Патрик Кензи
Шрифт:
Он покачал головой:
— Это и так моя вторая профессия.
— А первая?
Он прикончил свой коктейль и взглянул в сторону официантки. У меня еще оставалось полстакана скотча, у Энджи — две трети бокала вина, поэтому Дре указал на свой бокал и вытянул один палец.
— Моя первая профессия? — сказал он. — Я был врачом, как ни странно.
Вот и логичное объяснение ловкости его пальцев.
— Думаешь, что будешь спасать людям жизнь, но быстро понимаешь, что медицина — такой же бизнес, как и любой другой. Все крутится вокруг того, как обеспечить
— Полагаю, ты и тогда особенной политкорректностью не страдал? — спросила Энджи.
Официантка вернулась с новым коктейлем. Дре ухмыльнулся:
— Меня уволили из четырех больниц в радиусе пяти миль. За неповиновение. По-моему это рекорд. И тогда мне стало ясно, что в этом городе больше никто не возьмет меня на работу. Я бы мог, конечно, переехать куда-нибудь в Нью-Бедфорд или вроде того, но мне тут нравится. И одним прекрасным утром я проснулся и понял, что просто ненавижу свою жизнь. Ненавижу то, во что она превратилась. Утратил веру. — Он пожал плечами. — А через пару дней увидел в газете объявление, что службе социальной защиты нужны сотрудники. Вот так я и оказался здесь.
— Не скучаешь по прошлому?
— Иногда. Но не часто. Знаешь, это как неудачный брак — конечно, были и хорошие моменты, без них бы я вообще туда не сунулся, но в основном… Та работа меня просто изнутри выедала. А теперь у меня стабильный рабочий график, я горжусь тем, чем занимаюсь, и ночью сплю как невинный младенец.
— А работа, которой ты занимался с Софи Корлисс?
— Ну, по закону многого я вам сказать просто не могу — конфиденциальная информация, сами понимаете. Она обратилась ко мне за помощью, и я постарался сделать все, что было в моих силах. У нее в жизни не все шло гладко.
— А почему она школу бросила, не скажешь?
Он виновато улыбнулся:
— Боюсь, что не скажу. Конфиденциальная информация.
— Я все никак не могу понять, что она за человек, — сказал я.
— Потому что как личность она не существует. Софи из тех подростков, которые… Она росла, но не взрослела. В смысле не приобретала в процессе взросления никаких жизненных навыков. Ни к чему не стремилась. Сама плохо себе представляла, кто она такая. Достаточно умная, чтобы понять, что у нее есть недостатки. Но недостаточно умная, чтобы понять, какие именно. А даже если бы и поняла, что бы она могла с этим поделать? Невозможно просто взять и решить — вот это станет делом моей жизни. Призвание нельзя создать искусственно. Софи была из тех, кого я называю «поплавками», — они всю жизнь плывут по течению и ждут, когда появится кто-то, кто скажет им, куда надо двигаться.
— А с ее подружкой Амандой ты когда-нибудь встречалися? — спросила Энджи.
— А, — протянул он. — Аманда.
— Значит, встречался?
— Если вы встречались с Софи, то встречались и с Амандой.
— Не ты один так говоришь, — сказал я.
— А вы с ней знакомы, нет?
— Много лет назад, когда ее…
— Ой, — сказал вдруг он,
— Ага, было дело.
— А теперь опять ее ищешь? Ирония судьбы. — Он покачал головой. — Ну, какой она была тогда, я не знаю, но сейчас… Аманда очень выдержанная. Возможно, даже слишком. Я никогда не встречал подростка ее возраста, который относился бы к себе так трезво. Я имею в виду, и в шестьдесят не каждый комфортно чувствует себя в собственной шкуре, а уж в шестнадцать… Но вот Аманда точно знает, кто она такая.
— И кто же?
— В смысле?
— Нам многие говорили, что Аманда очень спокойная и выдержанная. Но из твоих слов следует, что ты точно знаешь, что она за человек. Вот я тебя и спрашиваю — кто она?
— Она именно то, чего от нее ждут. Живое воплощение приспособляемости.
— А Софи?
— Софи… пластичная. Она будет следовать любым принципам, если это поможет ей вписаться в окружение. В отличие от нее Аманда приспосабливается не к окружению, а к тому образу, в котором этому окружению хочется ее видеть. Но она сбрасывает его, как пустую оболочку, стоит ей сменить окружение.
— Ты ею восхищаешься.
— Ну, не то чтобы восхищаюсь, но признаю — она выдающийся ребенок. Ее ничто не выводит из равновесия. Ничто не способно изменить ее волю. И это в шестнадцать лет.
— Впечатляюще, — сказал я. — Знаешь, чего бы мне хотелось? Чтобы хоть кто-нибудь из тех, с кем мы говорили, рассказал нам о ней что-нибудь этакое… Смешное, или трогательное, или дурацкое.
— Это не в ее духе.
— Судя по всему, ага. А что насчет Зиппо? О нем тебе слышать доводилось?
— Парень Софи. Настоящее имя то ли Дэвид, то ли Дэниел Лайтер. Врать не буду, точно не помню.
— Когда ты в последний раз виделся с Софи?
— Недели две назад, может, три.
— А Аманду когда в последний раз видел?
— Примерно в то же время.
— А Зиппо?
Он осушил свой стакан.
— Господи.
— Что такое?
— Тоже недели три назад. Так они все вместе… — Он взглянул на нас.
— Пропали, — кивнула Энджи.
Наша дочь лазала по «паутинке», стоявшей в центре детской площадки. Снег как пошел на закате солнца, так и продолжал сыпать. На земле под «паутинкой» был насыпан слой песка толщиной с фут, но я все равно был настороже, готовый поймать Габби, если та упадет.
— Итак, Детектив, — сказала Энджи.
— Да, Младший Детектив? — ответил я.
— Ага, значит, я Младший Детектив? Вот он, бытовой шовинизм на рабочем месте.
— На эту неделю будешь Младшим, а потом я тебя повышу.
— И за какие заслуги?
— За основательную розыскную работу и за изобретательность под одеялом.
— И вот не стыдно тебе, а? Это, между прочим, домогательство.
— Ну, на прошлой неделе, если я правильно помню, ты от такого домогательства имя свое позабыла.