Патриот
Шрифт:
Обо всём этом я узнавал по радио. Тюремному радио. Я снова сидел под арестом, куда меня теперь отправляли после каждого митинга, но ликовал: раз «Умное голосование» сработало в Москве, значит, мы повторим его по всей России. Тем более что следующим летом — выборы в региональные парламенты в Сибири, а ещё через год — выборы в Государственную думу.
Почти год мы готовились к сибирской кампании, а летом я полетел, чтобы нанести завершающий удар: снять расследования в Новосибирске и Томске. Всё шло очень хорошо, видео мы сняли. 19 августа вечером я зашёл в ресторан гостиницы, где жила наша команда. Ресторан закрывался рано, но мои коллеги, уже успевшие поужинать, уговорили кухню немного подождать и принять мой заказ. «Пожалуй, не буду есть, завтра самолёт очень рано, — сказал я. — Только выпью что-нибудь
20 августа 2020 года. Будильник звонит в 5:30. Я просыпаюсь без малейшего усилия и иду в ванную. Принимаю душ. Чищу зубы. Шариковый дезодорант закончился — потерев подмышки голым пластиком, я выкидываю пустой флакон в мусорную корзину. Там его позже и найдут мои коллеги, когда придут обыскивать номер.
Я боюсь опоздать на самолёт.
Если я попытаюсь вспомнить момент, когда я понял, что моя жизнь отныне в опасности, — я не смогу. Не было такого момента. Наоборот, до отравления я был уверен, что я с каждым годом всё надёжнее защищён. Чем известнее я становлюсь, тем проблематичнее им меня убить — так мне казалось.
Даже сейчас я думаю, что самой опасной моя работа была в 2004 году, когда я ещё состоял в партии «Яблоко». Тогда я организовывал «Комитет защиты москвичей» — мы боролись с незаконной застройкой в городе. Местные жители были очень ею недовольны, а я, как юрист, пытался им помочь.
Застройщики в России — это такие люди, которые запросто могут нанять кого-то, чтобы тебя избили битой у дверей квартиры. Для них это традиционный метод решения проблем — «заказать» тебя. Поэтому мне всегда казалось, что бороться с коррупцией на местном уровне — самая опасная работа. Я восхищаюсь активистами, которые занимаются этим в регионах, особенно на Кавказе.
А я теперь публичная фигура. Слишком публичная, чтобы они рискнули меня убить.
Я явно ошибался.
Однажды у меня с Борисом Немцовым произошёл диалог, который я никогда не забуду. Это было буквально за десять дней до его убийства. Мы сидели втроём — я, Немцов и его коллега, — и Немцов объяснял мне, что я в опасности и Кремль легко может меня убить, потому что я вне системы. А вот он, Немцов, наоборот, неуязвим, потому что он из системы — бывший заместитель председателя правительства и к тому же лично знает Путина, работал с ним. Через три дня меня арестовали. Ещё через неделю Немцова застрелили в двухстах метрах от Кремля. Так я понял, что все эти разговоры о том, кто в опасности, а кто в безопасности, даже вести бессмысленно. Мы понятия не имеем, что будет дальше, — есть один конкретный сумасшедший по имени Владимир Путин, иногда у него в мозгу просто что-то срабатывает, он пишет имя на бумажке и говорит: «Убейте его».
Когда убили Немцова, это для всех стало огромным ударом, и очень многие были напуганы. Даже моя жена Юля, человек невероятной храбрости, позже сказала мне, что ей было очень неуютно той ночью одной дома с детьми и она думала: «Началось? Они теперь убивают оппозиционеров? Сейчас и сюда ворвутся с автоматами?» Как человек, знавший Бориса, я тоже был в ужасе, однако даже тогда я не чувствовал, что угроза моей собственной жизни как-то возросла.
Я всегда старался игнорировать тот факт, что на меня могут напасть, меня могут арестовать или даже убить. Я всё равно не могу это контролировать. Зацикливаться на этом было бы саморазрушительно. Какие шансы у меня выжить сегодня утром? Не знаю: шесть из десяти или восемь из десяти. А может, и все десять. Дело не в том, что я стараюсь об этом не думать, зажмуриваюсь и делаю вид, что опасности не существует, — просто однажды я принял решение не бояться. Я всё взвесил,
Но я люблю свою работу и считаю, что должен продолжать её делать. Я не чокнутый, не безответственный, да и не бесстрашный. Это вообще не про бесстрашие — просто я внутри себя знаю, что должен заниматься этим, потому что таков мой жизненный выбор. Есть люди, которые верят в меня. Есть моя организация, Фонд борьбы с коррупцией. И есть моя страна, и я очень хочу, чтобы она была свободной. Возможные угрозы тоже часть моей работы, но я принимаю её целиком.
Я очень волнуюсь за детей и за жену. И одна мысль о том, что мне могут намазать «Новичком» дверную ручку, а потом за эту ручку возьмутся Захар или Даша, приводит меня в ужас. Чудовищная история была в Калининграде за пару месяцев до моего отравления: мы с Юлей сидели в кафе, и ей неожиданно стало плохо — она в прямом смысле умирала на стуле напротив меня, а я этого не осознавал и беспечно предложил: «Ну пойди полежи в номере». Сейчас мы понимаем, что её, вероятнее всего, тоже отравили «Новичком». Ощущения, которые она описывала, были идентичны моим в самолёте, только слабее. Позже мы узнали, что те же люди из ФСБ, которые отравили меня в Томске, следили за мной и во время этой поездки в Калининград. И меня ужасает мысль, что, когда Юля всё же ушла, её две минуты спустя могли найти мёртвой на скамейке в парке. Осознавать это невыносимо, но это тоже не вопрос храбрости.
Я сделал свой выбор. Конечно, я стараюсь держать свою семью как можно дальше от его последствий и минимизировать их риски, но есть вещи, которые мне неподвластны. Мои дети знают, что меня могут посадить, моя жена это знает, мы всё много раз обсудили. Что могут ещё и убить — это оказалось неожиданностью, но это ничего не меняет.
Я гражданин России, у меня есть права в своей стране, и я не намерен жить в страхе. Если мне предстоит сражаться, я буду сражаться, потому что я знаю, что я прав, а они — нет. Потому что в этой ситуации я на стороне добра, а они на стороне зла. Потому что множество людей поддерживает меня.
Я понимаю, что это какие-то базовые вещи и, возможно, популистские. Но я верю в это и поэтому не боюсь — я знаю, что прав.
Мне не нравится сидеть в тюрьме. Я совсем от этого не в восторге. Это неприятно, это бездарная трата времени, но, раз уж так сложилось, я готов. Я понимаю, как всё устроено. Я выступаю и говорю, что, когда я приду к власти, я буду требовать суда для этих людей в Кремле, потому что они грабят российский народ. Конечно, им такие перспективы не нравятся, поэтому они пытаются остановить меня любыми способами.
Я не знаю, как сложится моё будущее, и рассуждения об этом — чистая спекуляция. Есть две противоположные точки зрения. Половина людей считает, что раз меня однажды уже пытались убить, то дело доведут до конца: Путин отдал личный приказ, и его злит, что он до сих пор не выполнен. Вторая половина, включая меня, считает, что после неудачного покушения и нашего расследования они предпочтут держаться от всей этой ситуации подальше. Они же повторяют, что никто меня не травил! Если меня опять отравят и я умру от «Новичка» или просто от внезапного сердечного приступа, как они это объяснят? Возможно, так я себя успокаиваю, но, в любом случае, никто не знает будущего, и бесполезно пытаться его предсказать.
Зато я знаю точно: мне повезло войти в один процент счастливчиков на нашей планете, которые обожают свою работу. Я наслаждаюсь каждой её секундой. У меня есть огромная поддержка людей. Я встретил женщину, с которой мы не только любим друг друга, но и разделяем одинаковые убеждения. Она так же, как и я, не согласна с тем, что происходит в России. Наша страна заслуживает лучшего. Россияне могут жить в двадцать раз богаче, чем сейчас. И для меня, и для Юли это не просто рассуждения: это то, что мы должны сделать или хотя бы попытаться, потому что это явно того стоит. Может быть, у нас не получится, может быть, всё изменится уже после нас, но попробовать мы обязаны. Я хочу, чтобы наши дети и внуки знали, что их родители — хорошие люди и что они потратили свою жизнь на что-то стоящее.