Патроны чародея
Шрифт:
Кони взбежали на возвышенность, дальше ровная зеленая долина, а на том конце высится замок Барклема, как сказал Фицрой. Я передернул плечами, если мой замок Мяффнер уважительно называл крепостью, то у Барклема вообще даже не знаю, как и обозвать, разве что город из камня, обнесенный тремя кольцами толстых стен.
Я огляделся, мы на ровной вершине очень пологого холма, слева лес. Деревья в основном лиственные, кустарник победно захватывает свободные места, прятаться легко.
– Привяжи мальчишек к дереву, – велел я. – Мы не можем следить
Младший вскрикнул:
– Мой отец не ублюдок!.. Это ты ублюдок!
– Сейчас узнаем, – ответил я. – Хотя даже звери за своих щенков на кого угодно бросятся, так что это не показатель.
Фицрой отвел в лес и обоих коней, привязал там к деревьям и насыпал в привязанные к мордам торбы зерна. Я установил на пригорке за жидким кустиком снайперскую винтовку, подготовил к стрельбе и припал к окуляру.
Ждать пришлось недолго, через четверть часа по дороге к замку пронесся всадник, вздымая пыль, едва не ударился о ворота, что открыли недостаточно быстро, влетел вовнутрь и пропал.
Я переводил прицел с одного часового на стене на другого, что-то дремуче-демократичное подмывает нажать на спусковую скобу. Это же так просто: жму здесь, а там падает фигурка. Не человек, а так, живая сила противника. Человека убивать вроде бы нельзя, во всяком случае не совсем хорошо, а вот живую силу противника можно и нужно. Это наш долг как сознательных граждан во имя демократических ценностей и победы разума.
И всякий раз убирал палец, но вовсе не из допотопных убеждений насчет сострадания и человечности, какая на хрен может быть человечность, когда нас уже восемь миллиардов, а руководствуясь холодной логикой.
Крепость таким обстрелом не взять, там быстро поймут, откуда идет смерть, вышлют из других ворот отряды, те зайдут с тыла, и кончится твоя дурная героика.
Ворота распахнулись довольно скоро. Первым выметнулся молодой парень с баннером в руке, следом выехали двое богато одетых всадников на укрытых красными попонами конях.
Баннерщик пронесся вперед, вернулся, похоже, по окрику и чинно поехал впереди.
Фицрой дважды приходил за новостями, я заверил, что все по плану: Барклем уже выехал на переговоры.
– Хорошо бы, – сказал он со вздохом. – Надеюсь, у тебя все получится.
– У нас, – уточнил я. – У нас получится.
Он как-то странно посмотрел, отвел взгляд в сторону.
– Да-да, у нас. Ладно, пойду к ребятишкам.
Я посмотрел ему вслед с чувством некоторой неловкости. Все-таки он инстинктивно старается отстраниться от такой не совсем благородной операции. А с виду и по словам вроде бы такой хитрец и жулик, клеймо ставить некуда, но вот, оказывается, и у него есть нормы и границы, за которые переступать не может. Ну да ладно, здесь же все примитивные, а вот мне все можно, я цивилизованный и уже знаю, что можно все, что можно, а можно в самом деле для свободного и раскрепощенного человека все.
Упрятав винтовку в кусты, я вышел вперед и в непринужденной
Трое всадников идут галопом, но по мере приближения сперва перешли на рысь, а шагов за двести кони пошли шагом.
Когда расстояние сократилось еще, Барклем вскинул руку, и его спутники натянули поводья, останавливая коней, а он один продолжил путь.
Я стоял неподвижно, руки висят по сторонам без оружия, но слегка растопырены, напряжены, в любой момент готов выхватить пистолет.
Барклем остановил коня шагов за десять, некоторое время мерил меня злым взглядом с головы до ног.
– Где мои дети?
Голос его прозвучал резко и повелевающе. Думаю, его услышал и Фицрой, наблюдающий за нами из кустов.
– Сойти с коня! – велел я.
Думаю, мой голос прозвучал еще резче и злее. Лицо Барклема налилось гневом, но у меня не дрогнул ни один мускул лица, и он с великой неохотой медленно покинул седло, ибо пеший может разговаривать со всадником только в случае, если признает его полное превосходство, что, как Барклем понимает, немыслимо для человека, у которого двое детей в заложниках.
Держа повод в руке, он повторил:
– Где мои мальчики?
– У нас, – ответил я. – И достаточно близко.
Он проговорил медленно и с угрозой:
– Я хочу убедиться.
– Разве вам в поместье не сказали? – отрезал я. – Ваша мать хотя бы?
Он покачал головой.
– Этого мало. Вы их могли убить по дороге.
– Хорошо, – ответил я нехотя. – Фицрой, покажи их. Издали!
Через пару минут в лесу за сотню шагов от нас кусты расступились, Фицрой вывел обоих мальчишек, связанных и с веревками на шее.
Барклем тут же развернулся в их сторону, ладонь легла на рукоять меча.
Я крикнул резко:
– Стоять!.. Еще шаг, и вашим детям перережут глотки!
Барклем грузно повернулся в мою сторону, лицо налилось дурной кровью.
– Вы не посмеете!
Голос его звучал, как небесный глас, я сказал еще злее:
– Ублюдок, если думаешь, что можно захватывать в плен невинных женщин, то найдутся и такие, что захватят твоих детей! И выпустят им кишки!.. И подвесят на них! Ты, скотина, думал, один такой подлый? И потому можешь все… Ты еще не знаешь, идиот, на что способны настоящие мужчины!.. Уведите их обратно!
Фицрой ухватил обоих мальчиков за шивороты и уволок, ломая ветви. Барклем долго смотрел вслед, наконец обернулся ко мне. Лицо его обвисло и постарело, а голос прозвучал почти сломленно:
– Я велю доставить сюда глердессу Николетту.
– Разумно, – ответил я холодно.
– Но мы, – сказал он жестко и посмотрел мне в глаза, – на этом не закончим наши счеты.
– Надеюсь, – ответил я, – вас не придется искать в дальних королевствах, чтобы выпустить кишки и удавить ими. Вам придется убедиться, что я не чистоплюйничаю. С теми, кто играет без правил, я тоже играю без правил.