Патрульные Апокалипсиса
Шрифт:
– Спасибо за попытку, – сказал Джеральд Энтони, поддерживая окровавленную правую руку.
– Можно спросить, – обратился к ней Лэтем, – а почему вы все же попробовали? Мы американцы, не французы.
– Директор Моро вас очень высоко ценил, мсье. Он так мне и сказал, когда вы к нему приходили.
– И этого оказалось достаточно?
– Нет… Жак Бержерон был сама любезность в присутствии мсье Моро, а без него стал отпетым наглецом. Я больше верю вашему объяснению, и в конце концов, он ранил вашего очаровательного майора.
Они опять сидели в апартаментах посла Кортленда в посольстве:
– Он скрылся, – сказал Дэниел Кортленд, сидящий на стуле рядом с полковником напротив Дру и Карин, расположившихся на диване. – Вся полиция и все разведслужбы Франции ищут Жака Бержерона, но безрезультатно. Во всех общественных и частных аэропортах и таможнях Европы есть его фотография с десятком компьютезированных версий того, как он может преобразиться, – и ничего. Он явно уже в Германии, среди своих.
– Надо выяснить, где именно, господин посол, – сказал Лэтем. – «Водяная молния» провалилась, а что последует за ней? Вдруг им другое удастся? Может, их долгосрочные планы и приостановлены, но нацистскому движению не конец. Где-то есть досье, и нам надо их найти. Эти мерзавцы по всему миру, и они от своего не откажутся. Не далее как вчера сожгли дотла синагогу в Лос-Анджелесе и церковь чернокожих в Миссисипи. А нескольких сенаторов и конгрессменов, публично осудивших эти акции, обвинили в лицемерии, будто они скрывают свои собственные симпатии. Все так запуталось!
– Знаю, Дру, мы все знаем. Здесь, в Париже, в еврейских кварталах разбили витрины магазинов и написали на стенах слово «Kristallnacht». [169] Мир становится безобразным. Просто безобразным.
– Когда я сегодня улетал из Лондона, – тихо сказал Витковски, – все газеты сообщали об убийстве нескольких вест-индских детей, им штыками искромсали лица – лица! А вокруг тел цветными мелками написали по-немецки «Neger».
– Господи, когда же это кончится? – воскликнула Карин.
169
«Хрустальная ночь» – еврейский погром, устроенный фашистами в Берлине в 1936 году.
– Когда выясним, кто они и где они, – ответил Дру.
На старинном столе посла зазвонил телефон.
– Подойти, сэр? – спросил полковник.
– Нет, спасибо, я сам, – сказал Кортленд, вставая со стула и подходя к столу. – Да?.. Это вас, Лэтем, некто Франсуа.
– Вот уж кого не ждал, – сказал Дру, поднимаясь и быстро подойдя к столу. Он взял у посла трубку. – Франсуа?..
– Мсье Лэтем, нам надо встретиться где-нибудь в безопасном месте.
– Ничего нет безопасней этого телефона, поверьте. Вы только что говорили с американским послом. Стерильней его телефона нет.
– Я вам верю, вы сдержали слово. Меня допрашивают, но лишь по поводу того, что я знаю, а не из-за того, кем был.
– Да, вы оказались в отвратительном, неприглядном положении, но если будете в полной мере сотрудничать с нами, можете спокойно отправляться к своей семье.
– Я так вам благодарен, мсье, слов нет, и жена тоже. Мы все обсудили – я от нее ничего не утаил – и решили, что
– В чем дело?
– Помните тот вечер, когда старый Жодель покончил с собой в театре, где играл Жан-Пьер Виллье?
– Такое не забывается, – решительно сказал Дру. – А что еще произошло в тот вечер?
– Скорее рано утром. Sous-directeur [170] Бержерон приказал мне срочно явиться к нему во Второе бюро. Я пришел, на месте его не оказалось. Однако я знал, что он в здании, – охранники у ворот с сарказмом говорили, как он был с ними груб и что прервал мой сон явно затем, чтоб я помог ему дойти до туалета. Уходить я боялся. Подождал, пока он придет; он вернулся с очень старым досье из архивов, настолько старым, что его даже не ввели в компьютеры. Сама папка пожелтела от времени.
170
Заместитель директора (фр.).
– Весьма необычно, – отметил Лэтем.
– В архивах тысячи и тысячи таких досье, мсье. Уже многие из них обработали, но на все уйдут годы.
– Почему?
– Нужно вызывать экспертов, в том числе историков, чтобы подтвердить их ценность, а финансы у всех правительств ограничены.
– Продолжайте. Что произошло?
– Жак приказал мне взять папку и лично доставить ее в один замок в долине Луары на машине Второго бюро, снабдив такими документами – он сам их подписал, – что полиция не имела права остановить меня за превышение скорости, а он меня торопил. Я поинтересовался, так ли уж необходимо ехать в такой час и нельзя ли подождать до утра. Он взбесился, наорал на меня, что мы – он и я – всем обязаны этому дому, тому человеку. Что там наше пристанище, наше убежище.
– Какому дому? Какому человеку?
– «Le Nid de l’Aigle». А человек – генерал Андрэ Монлюк.
– Как называется? Что-то с «орлом»?..
– «Орлиное гнездо», мсье. А Монлюк, говорят, был знаменитым генералом Франции, его ценил сам де Голль.
– Так вы думаете, Бержерон мог скрыться там? – спросил Дру.
– Я помню слова «пристанище» и «убежище». К тому же Жак опытный разведчик и знает, сколько барьеров надо преодолеть, чтоб покинуть страну. Ему понадобится помощь могущественных соратников, a combinaison [171] знаменитого генерала и замка у Луары вроде бы подходит. Надеюсь, это вам поможет.
171
Сочетание (фр.).
– Поможет, и надеюсь, нам не придется снова увидеться или разговаривать. Спасибо, Франсуа.
Лэтем повесил трубку и повернулся к остальным.
– У нас есть имя генерала, за которым охотился Жодель, предателя, который, по его словам, обманул де Голля. И мы знаем, где он, если еще жив.
– Довольно странный у тебя был разговор. Не просветишь нас?
– Не надо, Стэнли, у меня уговор. Этот человек жил в аду гораздо дольше, чем того заслужил, и никогда никого не убивал ради нацистов. Он был посыльным, разносчиком, а его семья – в заложниках, на мушке. Главное: у меня с ним уговор.