Паук приглашает на танец
Шрифт:
— Я вам не нравлюсь, или вы общаетесь так со всеми?
— Да.
— И никто ни разу не упрекнул ваших манер?
— Да: вы мне не нравитесь, — пояснил он.
— Позвольте узнать почему? Если всё дело в ошибке первого дня, то я приношу извинения.
— Дело не в ней.
— Тогда в чём? Кажется, я не давала повода думать обо мне дурно.
— Он и не нужен. Вы гувернантка.
Он покривился так, будто последнее слово осквернило его губы.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что передо мной вы можете не притворяться, я
— Вы не имеете права так говорить! — вспыхнула я. — Вы ничего не знаете обо мне и не можете судить о моих мотивах.
— Неужели? — неприятно усмехнулся он. — И блеск в ваших глазах при виде графа объясняется слезами самоотверженной преданности?
Я онемела, не в силах вымолвить ни слова, и только открывала и закрывала рот, как механическая кукла. А он сидел откинувшись в кресле, со злорадной улыбкой. На лице отражалась победа. И вместо пламенной опровержительной речи, я вдруг развернулась, так что юбка взметнулась, и выбежала из кабинета, чувствуя, как спину сверлит его полный мрачного торжества взгляд.
Как же мне не хватало сейчас Матильды! Как же мне хотелось, чтобы рядом был тот, кто утешит, обнимет и скажет, что этот гадкий, грубый человек не прав и что во мне нет дурного. Но я была в этом замке одна, наедине с его враждебными обитателями. А опасность витала так близко, что я почти ощущала её скользкий шлейф.
Это было похоже на игру «поймай ведьму»: мои глаза завязаны, а танцующие в темноте призраки хлопают в ладоши, завывая: «Я здесь! Я здесь!». Только ставка в этой игре не поцелуй, а жизнь — моя и Мэтти.
ГЛАВА 27
Я не глядя бежала по коридору, а потому не заметила вынырнувшего из бокового прохода человека. Будь это кто-то, менее устойчиво стоящий на ногах, я бы непременно его сшибла.
— О, вы настолько рады меня видеть? Простите, не успел раскрыть встречные объятия.
— Извините, милорд.
Не поднимая глаз, я попыталась юркнуть мимо.
— Что с вами, Энн? — он удержал мою руку, и я в который раз отметила, какие длинные у него ногти.
Я глянула через плечо, мне всё мерещился торжествующий взгляд мистера Фарроуча, сверлящий спину. Но полутемный коридор — горело лишь два светильника — был совершенно пуст, а граф перегораживал дорогу.
— Всё в порядке. Разрешите мне пройти.
— Надеюсь, вы не чувствуете неловкости из-за вчерашнего?
— Нет-нет, ничуть, — слишком поспешно ответила я.
— Это правильно, вы не должны корить себя.
— Корить себя? — от удивления я подняла на него глаза.
— За то, что поцеловали меня, а потом накричали. Не стоит так смущаться, Энн. Вы немного выпили, а в этом состоянии может произойти и почудиться что угодно. Так что я вас прощаю.
— Прощаете меня? — глупо переспросила я.
— Я
— Да нет же, со мной всё в порядке, — настойчиво повторила я, больше для себя, чем для него.
— Вчера вам что-то померещилось, — возразил он. — У вас слишком развитое воображение, Энн.
Его голос шелестел убаюкивающе-мягко, и мне показалось, что даже стены коридора всколыхнулись в согласии с его словами.
Я вдруг поняла, что моя рука уже с минуту покоится в его длинной белой ладони, а лицо графа совсем близко от моего.
— Почему вы отказались от подарка?
— Знала, что на Дезире Ардэн он будет смотреться лучше.
Он улыбнулся и оказался ещё чуть ближе, удерживая меня, так что я не могла отстраниться.
— Вы ведь не ревнуете?
— Я гувернантка, милорд, у меня нет права ревновать.
— О, у вас есть такое право.
— Пожалуйста, пустите. Кто-нибудь может увидеть и неправильно истолковать эту сцену.
— А как ещё её можно истолковать? — резонно заметил он, вскидывая брови. — Но не беспокойтесь, в этот коридор никто не войдёт.
Едва он это произнёс, оба светильника погасли, и тонкие струйки голубоватого дыма потянулись к потолку. Стало совсем темно. И тихо. Как будто этот уголок был прочно отгорожен от остального мира и привычной реальности.
— Никто сюда не войдёт, — повторил он.
— Кажется, вас только что кто-то звал, — испуганно пролепетала я. — Я слышала…
— Неправда. Вы не могли ничего слышать.
Он был прав, но откуда такая уверенность?
— Мне действительно пора.
Я протиснулась мимо него, боясь, что он не позволит уйти, но на этот раз он не стал меня удерживать. Но стоило мне сделать пару шагов, как запястье — там, где была печать, — обожгло. И это был вовсе не тот неприятный, но уже привычный зуд. Казалось, кто-то прямо сейчас льёт кипяток точно по линиям рисунка. Я вскрикнула и попыталась продолжить путь, но боль только усилилась. Я обернулась и увидела графа на прежнем месте. Белые ровные зубы поблескивали в темноте из-под приподнятого уголка губ.
— Как вы это делаете? Прекратите!
— Делаю что? — усмехнулся он.
— Вы прячете колокольчик? Это низко: вы обещали, что не будете этим злоупотреблять.
Он поднял пустые ладони.
— Так что-то не так со штампом? — с самым невинным видом уточнил он. — Увы, подобные сбои иногда случаются. Я слышал, от этого помогают поцелуи.
— Я должна поцеловать руку?
— Не её, — он ещё выше приподнял уголок губ, отчего ухмылка стала совсем кривой.
Новая волна боли поторопила меня с принятием решения. Я сделала неуверенный шажок в его сторону и немедленно почувствовала облегчение — достаточное, чтобы на глаза не наворачивались слезы, но недостаточное, чтобы предпринять новую попытку сбежать. Казалось, от вензеля на моём запястье протянулись ниточки, за которые Кенрик Мортленд дергал, в зависимости от степени моего послушания ослабляя или вновь натягивая их.