Паутина и скала
Шрифт:
Или после премьеры: «Угадай, кого я сегодня видела? Слы shy;шал ты о человеке по имени Эндрю Коттсуолд? – Это был самый известный театральный критик того времени – Так вот, он подо shy;шел ко мне после спектакля, и знаешь, что сказал? – С искрящи shy;мися глазами, с раскрасневшимся от радости лицом она глядела на Джорджа, потом объявляла: – Что я лучший декоратор в Аме shy;рике. Вот что!».
Или: «Слышал ты о женщине по имени Роберта Хайлпринн? – Это была директриса знаменитого театра. – Так вот, сегодня она была у нас на обеде. Мы очень старые подруги. Вместе росли».
Количество знаменитых людей, с которыми Эстер «вместе росла» или которых «знала всю жизнь», было поразительным. Упоминали имя известного продюсера? «А, Хью – да. Мы вместе росли.
Миссис Джек иногда радостно утверждала, что для нее, как и для ее дяди, «все самое лучшее является просто-напросто обы shy;денным». И в самом деле, ее требования к мужчинам и женщи shy;нам – как и к еде, работе, вещам, домам, тканям – были очень высоки. Самое лучшее в мужчинах и женщинах включало в себя не только богатство и положение в обществе. Правда, иногда она упоминала имена крупных капиталистов, друзей ее мужа, и их жен, даже говорила об их несметном богатстве с каким-то удо shy;вольствием: «Фриц говорит, что его состоянию буквально нет ме shy;ры! Оно баснословно!».
В том же тоне Эстер говорила о блистательной красоте неко shy;торых женщин. Например, о жене «человека по имени» Розен, знаменитого торговца одеждой, на которого она работала, в его громадной фирме ее сестра Эдит была вице-президентом, второй по должности. У жены Розена было на полмиллиона драгоценно shy;стей. «И она носит их все! – воскликнула миссис Джек, глядя на Джорджа с ошеломленным, пытливым выражением. – Они с му shy;жем были вчера вечером у нас на обеде – и все драгоценности были на ней – это выглядело просто невероятно! Она сверкала, как ледышка! И эта женщина очень красива! Я была так очарова shy;на, что едва могла есть. Не в силах была отвести от нее взгляд. Я наблюдала за ней и уверена, она все время думала о своих драго shy;ценностях. Так поводила руками, вертела шеей – казалось, тут не женщина с драгоценностями, а драгоценности с женщиной. Странно, правда?» – спросила миссис Джек, и Джордж вновь за shy;метил, что выражение лица у нее встревоженное и пытливое.
Иногда, ведя речь об этой стороне нью-йоркской жизни, описывая ее быстрыми, небрежными фразами, Эстер вызывала в воображении Джорджа картину, ошеломляющую богатством и могуществом, притом довольно зловещую. Так например, она рассказывала о приятеле своего мужа, миллионере по фамилии Верджермен, состояние которого было «просто баснословным». Вспоминала вечер в Париже, когда он пригласил ее и Роберту Хайлпринн на обед, а потом в игорный клуб, где поначалу для удовольствия клиентов была устроена встреча боксеров. «Каза shy;лось, находишься на официальном приеме! Все были в вечерних нарядах, женщины в жемчугах, на полу лежал громадный, тол shy;стый ковер, все сидели на очень изящных, позолоченных стуль shy;ях с сиденьями из расцвеченного цветочным узором атласа. Даже канаты ринга были обтянуты бархатом! Это было восхитительно и жутковато. В высшей степени странно, и когда свет погас, видны были только боксеры на ринге – один из них был негром с великолепными телами, действия черного и белого были очень быстрыми, проворными, напоминали какой-то танец». Когда бой окончился, рассказывала Эстер, гости разошлись к игорным столам, и Берджермен меньше чем за двадцать минут просадил в рулетку миллион франков, по тогдашнему курсу поч shy;ти тридцать тысяч долларов. «И для него это совершенно ничего не значило! – сказала миссис Джек с раскрасневшимся и очень серьезным лицом. – Можешь себе представить? Невероятно, правда?». И еще несколько секунд глядела
Эстер рассказывала и другие истории подобного рода – о лю shy;дях, которые каждый вечер выигрывали или проигрывали целые состояния, и которых не волновали ни выигрыш, ни проигрыш; о женщинах и девушках, которые приходили в магазин мистера Розена и за пятнадцать минут тратили на одежду больше, чем большинство людей могло надеяться заработать за всю жизнь; о знаменитых куртизанках, приходивших с пожилыми любовника shy;ми и покупавших шиншилловые манто «прямо с вешалки», пла shy;тили наличными, доставая из кошельков пачки тысячедолларо-мых банкнот, «такие большие, – говорила миссис Джек, – что ими подавилась бы лошадь», и небрежно бросая шестьдесят бу shy;мажек на прилавок.
Рассказы эти вызывали в воображении картину мира богатст-на, поначалу баснословную, очаровательную в своей сказочнос shy;ти, но быстро приобретавшую зловещий оттенок, когда Джордж понимал ее социальное значение. Она сияла на лике ночи, будто отвратительная, порочная усмешка. То был мир, словно бы поме shy;шавшийся на своих излишествах, мир преступных привилегий, смеющийся с нечеловеческой надменностью в лицо большому городу, половина населения которого живет в убожестве и грязи, а две трети до того неуверены в завтрашнем дне, что вынуждены толкаться, рычать, браниться, обманывать, хитрить, оттеснять своих собратьев, будто собаки.
Непристойное подмигивание, так ясно видимое на лике но shy;чи, было невыносимо в своей чудовищной несправедливости. Это сознание душило Джорджа, превращало его кровь в яд хо shy;лодной ярости, вызывало убийственное желание разрушить, рас shy;топтать этот мир. Он поражался, как люди, трудящиеся изо дня в день, позволяют своему врагу сосать их кровь, как позволяют се shy;бе забыть о ненадежности своего существования, восторженно таращась на мираж «успеха», которого, как уверено большинст shy;во, они уже достигли. Подобно большинству тех несчастных со shy;зданий в Стране Слепых, считавших, что единственный среди них зрячий поражен раком мозга, они были уверены, что рай на shy;чинается не так уж высоко над их головой, что вскоре они взбе shy;рутся по десятифутовой лестнице и окажутся там. Тем временем эти слепые жили в грязи и целыми днями трудились, чтобы раз shy;добыть самые скудные средства к существованию, покорно гло shy;тали всякую мерзкую чушь, которую всевозможные политики твердили им об их «высоком жизненном уровне», который, как эти несчастные были торжественно убеждены, «вызывает зависть к ним у всего мира».
И все же они, хоть и были слепы, могли обонять. Однако на shy;столько потеряли голову, что наслаждались всепроникающей во shy;нью гнили. Эти слепые знали, что правительство гнилое, что поч shy;ти каждая ветвь власти от самых высоких должностей до послед shy;него констебля, патрулирующего участок, насквозь проникнута разложением, как гнилой медовый сот, корыстна и бесчестна. И все же самые незаметные в стране, мельчайшие пигмеи в глубинах метро могли уверять вас, что так и должно быть, так было всегда и будет до скончания времен. Слепые были мудры – мудростью, прославляемой на улицах города. Политики негодяи? Чиновники в руководстве города воры и взяточники? Слепые, протискиваясь в дверь метро, хотя места там хватило бы еще для одного слепого, могли сказать вам, что каждый «берет свое». А если кто-то сильно протестовал, это являлось знаком, что он «придира» – «Вы на его месте делали бы то же самое – навертка!».
Поэтому добродетель человека являлась просто-напросто иным названием завистливой злобы. И если человек был добро shy;детельным, уж не считал ли он, что больше не должно быть без shy;заботной жизни – курицы в кастрюле, двух машин в гараже или, если подняться на ступеньку-другую, шиншилловых манто от мистера Розена, рулеток для мистера Берджермена и множества других замечательных вещей, которые, как уверяли друг друга слепые, протискиваясь через турникеты, «вызывают зависть к ним у всего мира»?