Паутина и скала
Шрифт:
Мозг, старый, проницательный, деятельный мозг, который за shy;думал это судно, который, обладая безграничными познаниями о судах, предвидел его обводы, придал равновесие его корпусу, рас shy;считал его вес и десяток тысяч внутренних пропорций, принадле shy;жал умирающему от рака старику. Острый разум, не сделавший ни единой ошибки в миллионе расчетов, человек, пожираемый бо shy;лезнью, навсегда оторванный от путешествий, способный лишь неуверенно ходить по тихой комнатке в немецком городке, все же предвидел каждое движение этого судна по морю, видел громад shy;ные волны, бьющие его обшивку. Создавший судно блестящий мыслитель теперь сидел в кресле с пледом на коленях, ронял кашу из дряблого рта, плакал от старческой
И все же этот разлагающийся мозг сумел восстать из своего угасающего младенчества, обрести на время живость и проница shy;тельность, создать судно!
Судно являлось символом национальной гордости, громад shy;ной пантерой моря, горделивой быстрой кошкой Италии. Двига shy;тели его, правда, были шведскими. Обшивку выковали из бри shy;танской стали на Клайде. Надстройку сработали шотландцы. Спроектировал его немец. Трубопроводы были американскими. И все прочее – роскошная драпировка, стенные росписи, вели shy;колепная часовня, где служили святую мессу, китайский зал, где пили спиртное, ренессансный зал, где пили и курили, помпейский зал, где танцевали, английский ресторан, обшитый дубовы shy;ми панелями и увешанный спортивными эстампами, – являлось произведениями искусства многих народов, однако судно, бес shy;спорно, было итальянским.
Судно было мощным. Капитан, команда и пассажиры еже shy;дневно вели учет его свершений. Бурно радовались его скорости. Гордились его стойкостью. Наблюдали, как оно гордо вздымает shy;ся на волнах в гармоничном ритме. Судно было их любовью, их радостью, они обожали его. Члены командного состава расхаживали по его палубам, разговаривая негромкими возбужденными голосами. Иногда пассажиры видели, как они, жестикулируя, оживленно спорили, потом умолкали, вновь оглядывали судно и продолжали спор с еще большей горячностью и гордостью.
Судно стремительно шло вперед сквозь шторм, по-кошачьи подрагивая. Они наблюдали, как оно зарывается в огромные волны. Видели, как пенистый девятый вал перекатывается по его носу, обдавая палубы тучами хлещущих, словно плети, брызг.
Чувствовали, как судно замедляет ход перед тем, как зарыться, или поднимается с гордо задранным носом, с которого стекает вода. Потом тысяча тонн воды снова обрушивалась на обшивку, судно содрогалось, словно боксер от удара по корпусу, потом успокаивалось и вновь устремлялось в безбрежную сумятицу моря и неба, осаждав shy;ших его, словно воющий зверь. Не было расстояния, не было горизонта; была только завывающая сумятица неба и моря, в которой судно, словно некая враждебная ей сила, вело борьбу – в аду вод, ко shy;торые бурлили, пенились, бросали его в глубокие впадины и жутко обрушивались на него с громадных высот, возносили на альпийские вершины волн, а затем со скоростью курьерского поезда опускались под ним, словно вселенная лишалась дна, и море устремлялось в пустоту. Вода была густой, зеленой, с шипящими пеленами пены, а в отдалении – серо-черной, холодной, зловещей, гребни волн взрывались бурлящей белизной. Тучи были густыми, серыми и мглисто смыкались с морем в бурной, свирепой стихии.
По мере того как день шел за днем, буйство и ярость шторма нарастали, подгоняемое им судно ускоряло ход, великолепно выдерживая первое испытание, превосходя себя; подавленное, нервозное настроение комсостава сменилось откровенным ликова shy;нием. Среди членов его раздавались внезапные взрывы громкого смеха. На бурное море они стали смотреть с надменным равноду shy;шием. Когда пассажиры спрашивали их о погоде, они притворя shy;лись спокойно-беззаботными:
Это судно было последним из всех в вечных морях. Оно оста shy;вило веху в истории. Оно являлось наследником всех прочих су shy;дов, которые оставили след во времени, которые несли малень shy;ких пылких людей и всю историю по водам – греков, финикий shy;ских торговцев, неистовых белокурых норвежцев с заплетенны shy;ми в косы волосами, горячих испанцев, французов в пудреных париках и грубоватых англичан, шедших к чужим побережьям, чтобы высаживаться и покорять. Эти люди были владыками мо shy;рей, они дали название смертных и мерки времени смертных вечному! Да! Они заставили громадные часы мелодично пробить над океаном; они захватили вечное море и установили на нем ме shy;ру своих лет; они сказали: «В таком-то году мы сделали это море нашим, завладели им для нашего судна и нашей страны».
Это судно являлось воплощением времени и жизни на лоне океана. Если б из холодных морских пещер поднялись древние чудовища пучины, обросшие полипами змеи, женщины с хвос shy;тами вместо ног и водорослями вместо волос, то смогли бы по shy;стигнуть его время и предназначение. Судну это было безраз shy;лично, оно жило жизнью человека, а людей мало волнуют хо shy;лодные существа из морских пещер. Что люди узнали за свои несколько миллионов лет о просторных, кишащих жизнью морских царствах или о земле помимо тех следов, которые оста shy;вили на ней сами?
Шторм достиг наивысшей ярости на исходе пятого дня и по shy;том быстро утих. На другое утро солнце ярко светило с безоблач shy;ного неба, и громадное судно шло, легко покачиваясь. Незадол shy;го до полудня курительная комната третьего класса была запол shy;нена шумными игроками в карты, зрителями, любителями по shy;болтать и выпить перед обедом. За одним из столиков в углу чи shy;тал письмо молодой человек. Содержание письма, очевидно, ему не понравилось, потому что он угрюмо нахмурился, внезапно бросил читать и раздраженно сунул письмо в карман. И все же, видимо, этот помятый лист бумаги обладал для него каким-то мрачным очарованием, так как он вскоре достал письмо снова, развернул и вновь принялся читать, на сей раз более вниматель shy;но, с какой-то сосредоточенной злостью, говорившей, что его прежнее настроение укрепилось духом резкого несогласия. И это проявление неприязненного чувства вдвойне бы заинтересовало наблюдателя, знай он, что местом, вызвавшим у читавшего наи shy;больший гнев, было вроде бы совершенно безобидное замечание о цвете дерна.
Письмо было написано его дядей. А ставшая костью в горле фраза, к которой молодой человек возвращался снова и снова, гласила: «Ты прожил там год и уже должен бы понять, что деньги на кустах не растут. Так что если насмотрелся чужих земель, сове shy;тую вернуться домой, где трава зеленая».
«Где трава зеленая». Эта пасторальная фраза со всеми ее скры shy;тыми смыслами и причиняла боль молодому человеку. Лицо его омрачилось злобной иронией при мысли, что дядя вменил в до shy;стоинство американской траве то качество, которым по сравне shy;нию с европейской она обладает в меньшей степени.
Он понимал, что фраза эта иносказательная. Зелень травы была в ней метафоричной. И метаформа эта была не совсем пас shy;торальной. Потому что в Америке – тут мысль его вновь окраси shy;лась иронией – даже зелень травы оценивается в денежном вы shy;ражении.
Вот это и причиняло ему боль. Задевало за живое.
И он сидел, угрюмо глядя на письмо, – молодой человек, плывущий по лишенному травы океану со скоростью двадцать миль в час, вызывающе настроенный, готовый вступить в ожес shy;точенный спор из-за того, чья трава зеленая.