Паутина. Том 4. Волки
Шрифт:
– Что же это твой дед не предупредил нас, что мы попадем в плен, если он предвидел все заранее. И потом, тебе еще рано рожать, еще месяца два до родов.
– Он не только мой, но и твой. Тихо! Кто-то идет. А, это Гульнара пришла.
В юрту вошла девушка шестнадцати – семнадцати лет.
– Отец сказал, что ты, Зулейка, без сознания, а ты, оказывается, уже говоришь.
– Во-первых, не Зулейка, а Юлька! Сколько раз можно повторять?! – сердито отозвалась Юлька. – Какое лекарство ты принесла? Есть что-нибудь от головной боли?
– Я принесла нашатырный спирт
– Не Алейхан, а Олеся! – опять сделала замечание Юлька. – Какая дикость, везде газ, а здесь на костре готовят. Хоть бы купили печь-буржуйку. Ведь можно привезти газовую печь с баллонами из города. Ты то, что терпишь эту дикость, Гульнара?
Гульнара весело улыбнулась, показывая ряд ослепительно белых зубов.
– А я и не терплю. Я учусь в городе, вернее училась, а здесь меня ничто не угнетает. Мне нравится сидеть вечером у костра, слушать степь, пить чай. Мне нравится, когда каша или суп пахнут дымком, а мясо, приготовленное на костре, получается намного вкуснее, чем на газовой плите. Мне не приходится терпеть, я с этим сжилась с детства. И в городе скучаю за степью, за этой вольной жизнью.
– Конечно, если бы мы здесь были по своей воле, то, возможно, и нам все это полюбилось бы, но мы пленницы. Понимаешь? – Юлька со стоном отвернулась.
– Зря ты психуешь, Зулейка, ты тоже привыкнешь и полюбишь степь. Вот только у вас терпения мало.
– Вы тут поговорите, а я пойду, поставлю чай.
Олеся взяла чайник и, сильно хромая, вышла на улицу.
– Выпей кумыс, – подала Юльке пиалу с напитком Гульнара. – И давай поговорим.
– О чем? – повернулась к ней Юлька. – Убери свой кумыс! Как подумаю, что он сделан из молока кобылы, меня начинает тошнить. Так, о чем нам с тобой говорить? Может, о том, как мы очутились у вас в степи? Ты знаешь, как это случилось?
Гульнара пожала плечами.
– Я не знаю. Привез вас мой дядя, папин старший брат. Говорит, что привез прислугу в наш дом. Но папа вас взять не захотел. Он говорит, что ваше уродство вызывает у него отвращение, и он не сможет есть, если такая женщина будет готовить ему пищу. Прости, что я досконально передаю его слова.
– Ты уже мне это говорила десятки раз и десятки раз извинялась. Могла бы и помолчать, но если он не хочет, чтобы мы были у него в прислугах, и твой второй дядя не хочет прислугу, тогда зачем мы вам нужны? Зачем держать нас в плену? Моя сестра больна, ей нужен врач, а здесь дикое место, ни врача, ни цивилизации, будто вернулись лет на сто в прошлое.
Юлька снова села, морщась от головной боли, продолжая говорить:
– Твоя жизнь пройдет в этой степи не заметно, ничем не примечательно, какой-либо заезжий старик посватается, и отец отдаст тебя за него замуж. И ты никогда не узнаешь, что такое любовь.
Гульнара весело рассмеялась.
– Мне нравится, когда ты сердишься, у тебя блестят глаза и становятся очень красивыми, покажи мне свой шрам. Мне не верится, что твое лицо обезображено. Твои глаза и глаза твоей сестры особенные, и вы
– Для тебя это развлечение! – разозлилась Юлька. – Тебе скучно, а наше уродство тебя развлекает. Ничего не вижу смешного в том, что наши лица изуродованы. Ну, да! Как я сразу не догадалась, глядя на нас ты чувствуешь превосходство и восхищение своей красотой. И ты снова и снова готова сравнивать нас с собой.
Гульнара громко рассмеялась и выскочила из юрты. И возмущенная Юлька слышала, как та, весело напевая, побежала к себе в юрту.
– Ты что, опять расстроилась? – с дымящим чайником в руке вошла в юрту Олеся. – Успокойся, сейчас будем ужинать, пока я приготовлю, ты полежи. И не думай о Гульнаре, она еще ребенок.
– Не такой уж она ребенок, ты в ее возрасте выбиралась из леса с ребенком на руках. И заметь, этот ребенок был не твой, а твоей сестры, но ты смогла его сохранить. А у Гульнары в голове совсем пусто. Я даже не уверена, что она хорошо закончила школу, если, конечно, она ее закончила. Вот шакал! Почему он не дал мне таблетку от головной боли? Я не верю, что у него нет лекарства, – сморщилась от боли Юлька. – Болит до тошноты.
Олеся глянула на сестру.
– А ты еще затеяла баталии с этой девчонкой и, между прочим, стала ругаться как они.
Юлька улыбнулась и заметила:
– Я уже много слов понимаю и даже могу говорить, – и она, коверкая слова, пыталась что-то сказать. – Этот язык такой трудный, какое-то произношение мягкое, гортанное, в общем непонятное.
– А ты уверена, что это казахи, а не монголы или туркмены? – спрашивала Олеся, разливая чай в глубокие пиалы и расставляя на полотенца тарелки с сыром, маслом, сахаром и с нарезанными лепешками. – И зачем им нас держать в плену? Кормят, поят, работать не разрешают, можно лишь себе готовить еду и за собой ухаживать. Странные люди и мне от этого становится страшно. – Олеся понизила голос. – Может они что-то задумали с нами сделать? Паранджу не снимай, но у нас осталось очень мало грима.
Юлька приложила палец к губам.
– Тихо, на эту тему разговор запрещается, вечером особенно, так как все в сборе. Хоть бы стол дали. Я видела у них в юрте низенькие столики, намного удобней, чем вот так, почти что на полу.
Олеся кивнула головой.
– Я тоже видела, надо попросить, пусть и нам поставят. Надо сказать, что мы не можем есть на полу, пусть даже постелен коврик и скатерть. А, впрочем, не собираемся же мы здесь постоянно жить? Ну их, с их столом. Ничего нам от них не нужно.
Олеся пододвинула пиалу с чаем ближе к Юльке.
– Пей и хоть что-то съешь.
Некоторое время молча пили чай. Олеся налила Юльке третью пиалу.
– Что что, а чай мы научились здесь пить. Даже как-то скучно без чая, – заметила Юлька, прихлебывая из пиалы.
– А больше здесь делать нечего, только пить чай.
Они вновь замолчали, каждая думая что-то свое, а, в общем, об одном и том же, понимая, что мысли у них одинаковые.
– Помнишь? – Олеся с улыбкой посмотрела на Юльку.