Паутина
Шрифт:
— Я велю ему собираться, а он свою железину требует, — сердито сказал Кустов, кивнув на странника. — Поругались чуток… Он и материться умеет, чудотворишко!
Николай не удивился.
— Дам я ему железину, на дурачка напал, — откликнулся он и приказал страннику: — Влезайте на беседку, берите вожжи. Из ворот направо и вдоль по улице. Оглядываться запрещаю, оглянетесь — спущу курок.
— Не пугай пуганого! — огрызнулся незнакомец, полою архалука отирая распаренное лицо. — Страхи видывали!
— Ого, да ты и в самом деле стреляный волк! — рассмеялся Николай и на виду у задержанного зарядил ружье. — Садись… Садись, черт тебя задери, а то к
— Гляди, Коля…
Кустов влез на коня и верхом поехал сзади; два-три километра ему было по пути с Юрковым.
Улица пестрела народом; узарцы с интересом рассматривали человека, сидящего на беседке. Возле правления колхоза, в кругу людей, стоял сердито насупленный председатель Андрей Рогов. Рядом с ним, размахивая руками и откашливаясь, что-то горячо доказывал насупленной Минодоре член правления Спиридон.
— Кольша, отдал бы его нам! — зло пробасил Фрол, когда тарантас поравнялся с толпой. — Мы бы ему, по старой памяти, показали, как дезертировать!
VII. ДЕНЬ И НОЧЬ
Рассеиваемый ветерком мелкий дождь стлался по земле теплым прозрачным туманом. Будто сердясь на сырость, отмахивались от нее тяжелыми ветками потемневшие березы. Бессильный подняться выше, ползал по кровлям строений пахнущий хлебом дымок. Дороги и тропки улицы блестели лужицами, словно по ним для красы раскидали кусочки битых зеркалец.
Скользя по дождливому небу невеселым взглядом, Андрей Рогов покачивался на скрипящей деревяшке и что-то соображал. Затем он повернулся к колхозникам, столпившимся под навесом пожарного сарая, и распорядился:
— Будет галдеть!.. Поймали, арестовали, увезли и амба — ясно?.. Первой бригаде — за плуги и на пар, бригадиром Спиридон. Вторая на пруд, подсыпать плотину для электрички.
— Бригадир-от вечор в армию уехал…
— За бригадира — Демидыч, ясно?
Андрей Андреевич, потеряв в боях с белогвардейцами правую ногу, не ушел из Красной Армии, а до конца гражданской войны был членом коллегии ревтрибунала. Вернувшись в Узар с началом нэпа, Рогов со своими дружками Спиридоном и Фролом создал товарищество по совместной обработке земли, вовлек туда всю бедноту и таким образом заложил надежный фундамент теперешнего колхоза имени Азина. Председателем он работал бессменно девятнадцать лет, страстно дорожил честью своей артели и ни капли не щадил тех, кто так или иначе позорил славное имя его любимого командира Владимира Азина. Немногоречивый и строгий, Андрей Андреевич в то же время не лез в карман за словом и при случае умел повернуть к себе любое сердце.
После завтрака вторая бригада, пополненная, по выражению деда Демидыча, «причандалами» — счетоводом, правленческим сторожем, пожарником — гурьбою повалила на плотину. В числе «причандалов» была и кладовщица Минодора; она явилась с железной лопатой на плече. Пристально наблюдавшая за нею Лизавета сумела подметить то, чего не посвященные в узарские тайны колхозницы не замечали, — гордячка и нелюдимка кладовщица вдруг сравнялась с «простонародием», но выглядела сегодня куда мрачнее, чем на вчерашнем собрании. Слышавшая разговор мужа и Арсена о том, что кладовщица — воровка и что в ее хоромах скрывается дезертир Калистрат, Лизавета решилась было тотчас пойти к Рогову и факт за фактом рассказать ему о преступных делах Минодоры. Нет, Лизавета не одобряла предложения Спиридона ловить распространителей «святых» писем и вешать их на колодезных
Мрачность же кладовщицы была естественной. Всевозможные ухищрения, которые приходилось изобретать каждый день, и частые неудачи последних лет истощили и надорвали нервы, расшатали крепкую прежде натуру Минодоры. Странноприимицу неотступно мучил страх перед разоблачением. В часы тяжких раздумий ей мерещился день, когда она не из покорности, но от бессилия поднимет руки перед судьбой.
Причиной сегодняшних тревог Минодоры совершенно неожиданно стал пойманный и увезенный в район странник Агафангел.
Церковный псаломщик в прошлом, любимец, наперсник и телохранитель пресвитера Конона теперь, Агафангел много раз бывал в узарской обители либо вместе с главою общины, либо один. Если он являлся с Кононом, то непременно творил расправу над непокорными — это он снес в пруд юношу Фрола, — если приходил один, то обязательно с дурными вестями. Но что он нес сейчас, если шел один? Где сам Конон, если его телохранитель попался? Что будет с нею, Минодорой, если Агафангел признается во всем?.. Эти назойливые мысли и взбудоражили странноприимицу; с ними она ушла на плотину, с ними сидела среди колхозников на бревне и делала вид, что смеется над новой частушкой, распеваемой девчатами:
Ой да, нас пророками пугали, Мы не испугалися, да… Ой да, как безбожниками были, Ими и осталися, да…— Тихо, девки! — крикнул бригадир Демидыч и, сдвинув припотевшие от дождя очки на лоб, обернулся к мельничихе: — Васса, вёснусь стояки забивали, так куда бабу-то сунули?.. На том берегу?.. На этом?.. Чего нето молчишь… Ребятишки, вези бабу к копру. Да канат не забудьте, полоротые!
Ребята-подростки погнали лошадь к сараю.
Женщины и старики на канате волокли с берега на плотину копер. Артелью командовал Трофим Фомич. Мокрый, грязный, взъерошенный, старик очень напоминал незадачливого рыбака, суетившегося у невода с уловом.
— Не рви, девки, не рви! — поучал он сорокалетних колхозниц, волочивших копер за веревки. — Не рви!.. С пупку сдернешь, а толку чуть. Надо односильно, с приноровкой, и он те за милу душу покатится. Да запевалу слушай, запевалу… Пой, Никон!
Черный, как головешка, старик Никон мотнул седенькой бороденкой, будто для того чтобы стряхнуть с тощего лица бисер дождя, зачем-то отвернулся в сторону от артели и по-козлиному заверещал:
— Хэ-эй, ду-бину-у-ушка.Засмотревшись на необычайно смешного запевалу, колхозники рванули за канат, но снова порознь, — копер лишь заскрипел и покачнулся.
— Да ты не растягивай, не растягивай! — прокричал Трофим Фомич сконфузившемуся Никону. — Ты солдатским манером ори, вроде бы под шаг; помнишь, как Фаддей запевал?
— Отзапевал мой Фаддей у копра, — выронив веревку, плаксиво произнесла смуглая остролицая колхозница и мокрой щепотью потянулась к носу. — Запевает, поди… в окопах…. под бомбами.