Паутина
Шрифт:
Прибытие почты прервало мою медитацию. Аура орхидеи, едва заметно колыхавшаяся в воздухе желто-зеленым спрутом, ровно в десять дважды вспыхнула синими спиралями, а сам цветок раскрылся чуть больше.
Сейчас Рита наверняка реализовала уже целую кучу сумасшедших биокомпьютерных проектов. И теперь какая-нибудь плесень в ее лаборатории считает дифференциальные уравнения или хранит в изгибах ворсинок всю "Войну и Мир".
Я так и запомнил Риту среди ее монстров: она вынимает из пасти биоэлектронного чудища маленький разъем и вставляет... То есть конечно не вставляет, а просто берет его в рот и держит зубами, как сапожник держит гвозди, чтобы освободить руки. Я помнил ее и в другие моменты,
Орхидея была одним из первых ее созданий. Она потому и подарила мне эту "древнюю игрушку" - я был для Риты "человеком архаичным", поскольку не любил ее изощренных издевательств над природой. Кажется, из-за моей архаичности мы и расстались. Даже назначение этой орхидеи меня раздражало. Если бы она не была прощальным подарком, я бы давно ее выкинул. Это был индикатор всех процессов, которые происходят в компьютере, подключенном к плате цветка. Я никогда не использовал орхидею по назначению, лишь иногда включал ее собственную ауру и медитировал на ней. В моем лаптопе все равно ничего особенного не происходило. И только сегодня два неожиданных письма отразились на состоянии цветка - я и забыл, что "сонька" каждый час проверяет почту.
"Извини, не нарочно, - мысленно сказал я орхидее.
– Надеюсь, ты не обиделась."
Как бы ни был примитивен био-индикатор Риты, этот полуцветок-полукомпьютер считался самой современной техникой в этой квартире. Мой старенький лаптоп-"сонька" давно удивлял знакомых. Некоторые даже высказывали предположение, что он собран еще в 20-м веке. "Чего ты не поставишь нормальную тачку?" - спрашивали они.
Обычно я отвечал, что у меня и так все есть бесплатно в Университете, а дома мне, кроме почты и текстового редактора, практически ничего не нужно. Когда меня выгнали из Университета, денег на новую технику все равно не хватало.
Да и те игры, в которые я играл, не стоило устраивать дома: через Нет-кафе и различные инфо-центры гораздо удобней заметать следы.
Но существовала и более глубокая причина такой самоограниченности. Я всю жизнь старался ни к чему особенно не прикрепляться: ни к людям, ни к городам, ни к работе, ни к технике. Забираясь поглубже в воспоминания детства, я видел, откуда происходит эта отчужденность. Слишком быстро прошел тот светлый период жизни, когда родители кажутся самыми большими, самыми умными и самыми красивыми людьми на свете. Уже в школьном возрасте я видел, что мать - обычная истеричка, далеко не умная, но настойчивая в своем желании контролировать все вокруг... или хотя бы в своей семье. А отец - замкнувшийся в себе пьяница, в котором погиб художник. Тем не менее, при всех ссорах и постоянной нервозности, их союз был крепким, как симбиоз водоросли и гриба в лишайнике. Ее окрики и его окурки - чем дальше рушился мир вокруг них, тем крепче была эта связь, основанная на простом психологическом дополнении, которое иногда называют любовью. В свою сеть они пытались затянуть и меня. "Зачем ты закрываешься в комнате? Что ты от нас прячешь?" - кричали они. А я, тогдашний школьник, не мог понять, чего они хотят: ведь я ничего не прятал, я просто читал "Последнего из Могикан" и не хотел, чтобы мне мешал их шум с кухни.
С годами я учился закрывать за собой дверь все лучше и лучше: не проживал больше года в одной и той же комнате общежития, не имел друзей да-да, как герой Лермонтова, я имел лишь приятелей, но не друзей, у которых
И все же я был связан. Прежде всего с родителями: странная форма псевдо-любви, какой-то инстинкт человеческий - вылетевшая бабочка вряд ли испытывает такие чувства по отношению к питавшему и защищавшему ее кокону.
Но человеку вбивают: так просто не улетишь, нужно делать что-то для них, ведь они столько делали для тебя, они часто про это напоминали. И я учился на все пятерки, чтобы они показывали потом грамоты родственниками и соседям, я разгрызал чертов камень науки в своем институте, работал и снова учился...
И в то же время учился не связываться, учился захлопывать дверь. Я играл на чужих гитарах, жил в чужих городах, совращал чужих жен. Я нашел странное удовольствие даже в самом акте покидания разных учреждений, стран и людей.
Но и мир не стоял на месте, он шел за мной по пятам, становясь все более изощренным в своей цепкости. И нужно было бежать все быстрее, с почти пулеметной частотой захлопывая за собой двери ловушек. Блокнот, ручка, чтиво и плеер - в рюкзаке, и немного денег, заработанных на случайных работах - в кармане. Вот все, к чему я шел.
И как только дошел, появилась Сеть.
По первому впечатлению, Сеть позволяла порвать еще больше связей, скинуть еще больше оболочек. Даже имя.
Насчет имен мы часто спорили с Жиганом. Он соглашался, что возраст, пол, происхождение, профессия зачастую и вправду лишь ненужные условности, оставить которые "по эту сторону экрана" - одно удовольствие. Но имя?... Нет такого человека, который не стремился бы как-то выразить свою индивидуальность, говорил Сергей. А как подтвердить подлинность этого выражения, если не именем? На этом, рассказывал он, засвечивались даже самые крутые хакеры. При всем их опыте конспирации нет-нет да и вылезет древнее желание шепнуть по секрету всему свету: "это я сделал, это я!".
Чушь, возражал я. Какое отношение к индивидуальности имеет бирка из букв?
Желание "засветить" имя - это скорее комплекс неполноценности, жажда получить признание своих заслуг в социуме. Если ты действительно Личность - тебе не нужна вся эта бюрократия доказательств и подтверждений. Ты можешь сменить хоть тысячу имен - если ты Личность, от тебя не убудет.
"Как Бог?" - спрашивал Жиган. "Не совсем, - отвечал я.
– Ведь "Бог" это тоже имя..."
Погруженный в эти размышления, я закрыл дверь квартиры и стал спускаться по лестнице. С некоторых пор я взял себе за правило не пользоваться лифтом.
Нечто подобное случилось и в моих отношениях с Сетью. Я понял, что к ней тоже не стоит приклеиваться. Выработка иммунитета против траффической лихорадки, синдрома гестбукера, "мертвой памяти" и еще нескольких сетевых болезней - все эти маленькие победы я вовремя записал на свой счет, пока Сеть была еще не столь искусна, чтобы обмануть меня.
Но даже борьба с отдельно взятым почтовым ящиком чуть не закончилась однажды победой ящика. Несмотря на то, что я успешно отбился от нескольких мейлин-глистов, огромные текстовые потоки почты привели меня на грань нервного срыва. Я путал имена и даты, говорил невпопад и видел наяву сны про расплывающуюся букву "ю", которую постоянно умудрялся ставить вместо точки, забывая переключить регистр. Я стал перевирать слова, читая их словно бы с опечатками, хотя опечаток там не было, они возникали лишь у меня в голове: