Павел I без ретуши

Лелина Елена Ивановна

Из мемуаров Леонтия Леонтьевича Беннигсена:

Граф Пален взял на себя известить императрицу о кончине ее супруга. […]

Когда ей сказали, что отдано приказание не пропускать ее в покои императора, она отправилась к своим невесткам, супругам великих князей Александра и Константина. Мне доложили об этом, и я велел запереть двери, ведущие в апартаменты великих княгинь.

До сих пор императрица не была осведомлена, в чью пользу произведена эта революция. Ей сообщили, кому было поручено командование дворцовыми войсками. Когда она узнала, что командование поручено мне, она приказала мне явиться к ней. Я уже осведомился о приказаниях императора, который велел мне передать, чтобы я отправился к ней

и посоветовал, попросил ее от его имени покинуть Михайловский замок и ехать в Зимний дворец, где ей будет сообщено все, что она пожелает узнать. Вследствие этого я отправился в апартаменты великих княгинь, где находилась императрица. Увидев меня, ее величество спросила, мне ли поручено командовать здешними войсками. На мой утвердительный ответ она осведомилась с большой кротостью и спокойствием душевным:

— Значит, арестована?

Я отвечал:

— Совсем нет, возможно ли это?

— Но меня не выпускают, все двери на запоре.

Ответ:

— Ваше величество, это объясняется лишь необходимостью принять некоторые меры предосторожности для безопасности императорской фамилии, здесь находящейся, или тем, что могут еще случиться беспорядки вокруг замка.

Вопрос:

— Следовательно, мне угрожает опасность?

Ответ:

— Все спокойно, ваше величество, и все мы находимся здесь, чтобы охранять особу вашего величества.

Тут я хотел воспользоваться минутой молчания, чтобы исполнить данное мне поручение. Я обратился к императрице со словами:

— Император Александр поручил мне…

Но ее величество прервала меня словами:

— Император! император! Александр! Но кто провозгласил его императором?

Ответ:

— Голос народа!

— Ах! я не признаю его, — понизив голос, сказала она, — прежде, чем он не отдаст отчета о своем поведении. — Потом, подойдя ко мне, ее величество взяла меня за руку, подвела к дверям и проговорила твердым голосом: — Велите отворить двери; я желаю видеть тело моего супруга! — и прибавила: — Я посмотрю, как вы меня ослушаетесь! […]

Я боялся, что если императрица выйдет, то ее крики могут подействовать на дух солдат, как я уже говорил, весьма привязанных к покойному императору. На все эти представления она погрозила мне пальцем со следующими словами, произнесенными довольно тихо: «О, я вас заставлю раскаяться».[…]

Тем временем я пригласил графа Палена прибыть на минуту во дворец, ввиду того, что он имеет счастье быть более знакомым императрице. В ту минуту, как она увидела его, она спросила:

— Что здесь произошло?

Граф отвечал со своим обычным хладнокровием:

— То, что давно можно было предвидеть.

Вопрос:

— Кто же зачинщики этого дела?

Ответ:

— Много лиц из различных классов общества.

Вопрос:

— Но как могло это совершиться помимо вас, занимающего пост военного губернатора?

Ответ:

— Я прекрасно знал обо всем и поддался этому, как и другие, во избежание более великих несчастий, которые могли бы подвергнуть опасности всю императорскую фамилию.

Он прибавил несколько добрых советов и затем удалился. […]

Она почувствовала, что переворот уже нельзя изменить. После некоторого молчания и размышления ее величество понизила голос и сказала мне:

— Ну хорошо, обещаю вам ни с кем не говорить.

С этого момента императрица вернулась к свойственной ей кротости, от которой она уже не отрешалась и которая делает ее столь достойной любви. Я приказал отпереть двери. Ее величество взяла меня под руку, чтобы подняться по лестнице, и сказала:

— Прежде всего я хочу видеть своих детей.

Когда она вошла в свои апартаменты, обе великие княжны, Екатерина и Мария-Анна [97] , уже находились там с графиней Ливен.

Эта сцена была поистине самой трогательной из всех, какие мне случалось видеть. Великие княжны, обнимая свою мать, проливали слезы о смерти отца, и лишь с трудом их можно было оторвать от матери. Ее величество посидела еще некоторое время в этих покоях, потом встала и сказала мне:

97

Так

в тексте.

— Пойдем, ведите меня.

Нам пришлось пройти лишь две комнаты, чтобы достигнуть той, где стояло тело покойного императора. Г-н Роджерсон и я находились возле ее величества, которую сопровождали обе великие княжны, графиня Ливен, две камер-юнгферы и камердинер. В последней комнате ее величество села на минуту, потом поднялась, и мы вошли в спальню покойного императора, лежавшего на своей постели в мундире своего гвардейского полка. Ширмы все еще заслоняли его постель со стороны той двери, в которую мы вошли. Ее величество несколько раз произносила по-немецки: «Боже, поддержите меня!» Когда наконец императрица увидела тело своего супруга, она громко вскрикнула. Г-н Роджерсон и я поддерживали ее под руки. Через минуту она стала приближаться к телу; встала на колени и поцеловала руку покойного, проговорив: «Ах, друг мой!» После этого, все стоя на коленях, она потребовала ножницы. Камер-юнгфера подала ей ножницы, и она отрезала прядь волос с головы императора. Наконец, поднявшись, она сказала великим княжнам: «Проститесь с отцом». Они встали на колени, чтобы поцеловать его руку. Обращение княжон, неподдельная печаль, написанная на их лицах, растрогали нас. Императрица уже сделала несколько шагов, чтобы удалиться, но, увидев обоих княжон еще на коленях, вернулась и проговорила: «Нет, я хочу быть последней». И опять опустилась на колени, чтобы поцеловать руку своему покойному супругу. Г-н Роджерсон и я просили ее не затягивать этой печальной сцены, которая могла бы повредить ее здоровью, столь драгоценному и столь нужному всей императорской фамилии. Мы взяли ее под руки, чтобы помочь ей встать, и затем вернулись в покои императрицы. Ее величество удалилась в уборную, где облеклась в глубочайший траур, и вскоре опять вышла к нам. Шталмейстер Муханов уже докладывал, что поданы экипажи для доставления императрицы с великими княжнами из Михайловского замка в Зимний дворец. Он просил меня еще раз напомнить об этом императрице. Мы желали, чтобы она покинула Михайловский замок еще до рассвета. Императрица, однако, затягивала отъезд с минуты на минуты до того, как совсем рассвело. Тогда она просила меня подать ей руку, спуститься с лестницы и довести ее до кареты. Можно себе представить, какая собралась толпа по всему пути до Зимнего дворца. Ее величество опустила стекла в карете. Она кланялась народу, собравшемуся по пути. Таким образом она доехала до дворца, чтобы остаться там.

Из «Записок» Марии Сергеевны Мухановой:

Императрица Мария Федоровна… была чужда всякого властолюбия, и все, что говорили о ее мнимом желании царствовать, совершенно ложно.

Из мемуаров Леонтия Леонтьевича Беннигсена:

Хотя она [Мария Федоровна] часто страдала от его суровости, от его вспыльчивости и дурного нрава, но она всегда неизменно была сильно привязана к своему супругу и выносила тяжелые минуты своей жизни с ангельским терпением; можно даже сказать, что она подавала нации пример доброй супруги и матери, творя во всех случаях столько добра, сколько позволяли ей ее средства, ее власть и кредит. Я был свидетелем ее глубокого горя и при этой катастрофе, при потере, близкой ее сердцу, однако благоразумные размышления и привязанность к народу вскоре сумели положить пределы этому личному горю.

Из« Записок» Николая Александровича Саблукова:

Весной того же года вскоре после Пасхи императрица-мать выразила желание удалиться в свою летнюю резиденцию Павловск, где было не так шумно и где она могла пользоваться покоем и уединением. Исполняя это желание, император спросил ее величество, какой караул она желала бы иметь в Павловске.

Императрица отвечала:

— Друг мой, я не выношу вида ни одного из полков, кроме Конной гвардии.