Павел Первый
Шрифт:
26 сентября 1776 года архиепископ Платон провел церемонию бракосочетания двух молодых людей. В апогее счастья Павел напишет Генриху Прусскому: «Повсюду, куда появляется моя жена, она имеет дар расточать радость, непринужденность, и она искусна не только в ловле черных бабочек, но и даже в том, чтобы создавать мне хорошее настроение, которое я совершенно утратил в течение трех несчастливых лет». В то же время он сообщает барону Остену Сакену: «Вы видите, я вовсе не каменный, и сердце мое вовсе не жестокое, не черствое, как об этом думают многие; дальнейшая жизнь докажет это» [12] .
12
Алексей Песков. «Павел I».
В эти первые дни замужества Мария Федоровна напишет своей корреспондентке баронессе Оберкирх: «Милый мой муж – сущий ангел, я его люблю безумно». Но новую великую княгиню Марию Федоровну смущала та свобода нравов, которая царила при дворе. Вокруг нее стали плестись интриги, распускались сплетни и творился разврат.
Завадовский, затем Зорич замещали великолепного Потемкина, стоявшего не только очень близко к трону, но и к постели Ее Величества. Во всяком случае, мораль здесь была не в почете, а Екатерина II правила согласно своему капризу и в соответствии с тем, что представлял собой тот или иной человек. Даже Павел, после того как однажды проявил строптивость по отношению к своей матери, оставил подобные намерения и предоставил ей полное право управлять и семейными, и государственными делами ее стальной рукой. Отстранившись от политики, которая казалась ему скучным занятием и на которую он не мог оказывать никакого влияния, он бездействовал, переключившись на незначительные детали военной жизни. Сменив Петра III в его извечном пристрастии, он наглядно свидетельствовал в глазах скептиков, что и в самом деле является сыном покойного царя. Он с врожденным упорством выставлял себя адептом прусских теорий и модных направлений. Страстный почитатель униформы и парадов, он сознавался, что предпочитает барабанную дробь приятной музыке, а аромату салонов – запах казарм. Однако в промежутках между этими приступами своих воинственных пристрастий в нем вновь проявлялись успокаивающие чувства толерантности и любви к ближнему. Раздираемый между врожденным пристрастием к армии и уважением к моральным ценностям, дорогим для его жены, между восхищением авторитетом матери и отвращением к беспорядочному образу жизни, который она вела, Павел напишет 4 февраля 1777 года барону Остену Сакену: «С моим характером тяжело видеть, что многие вещи проходят мимо и зачастую причиной тому является пренебрежение личными мнениями: я же предпочитаю быть преданным, делая хорошее, чем быть любимым, делая плохое».
Эта сентенция представляла собой отражение того, о чем Мария Федоровна ежедневно говорила с ним. Захотелось ли Небу вознаградить их: того и другую за эту праведность их образа мыслей? Но несколько месяцев спустя, к концу мая, Павел узнал, что его жена ждет ребенка. А поскольку его первый отцовский опыт завершился неудачей, то радость и гордость Павла проявились особенно эмоционально. 3 июня 1777 года он пишет отцу Платону: «Господь услышал меня в моей печали и пришел мне на помощь: я возлагаю большую надежду на то, что моя жена беременна». Екатерина также возликовала, и вся Россия вместе с ней. По этому случаю Ее Величество преподнесла в подарок Их Высочествам триста шестьдесят десятин земли с проживающими на них крепостными в Павловске, недалеко от Царского Села.
Роды Марии прошли без осложнений. Все происходящее вокруг ее невестки осуществлялось под присмотром императрицы, и, по впечатлению некоторых свидетелей, свекровь вела себя так, как будто сама должна была рожать. Разочарованная слишком непредсказуемым характером своего сына, она уже вынашивала большие надежды на своего будущего внука. Еще до того как ему родиться, она думала о нем как о своем истинном наследнике и мечтала с юного возраста приобщать его к власти. Несмотря на большой объем государственных дел, которым она уделяла первостепенное внимание, Екатерина принялась готовиться к роли воспитательницы, перечитывая в этих целях «Эмиля» Жан-Жака Руссо, знакомясь с исследованиями Локка, Базедова и Лаватера. В свои сорок восемь лет она как будто вновь стала двадцатипятилетней женщиной.
В свой дневник она списала правила ухода за детьми, по которым хотела бы воспитывать новорожденного. Спартанская строгость этих наставлений противоречила обычаям той эпохи: Ее Величество была уверена, что для формирования ребенка, крепкого здоровьем и сильного духом, необходимо удалить ночных нянек, избавиться от меховых покрывал, приучать его к закаливанию холодной водой и много времени проводить в играх на свежем воздухе… Ни отец, ни мать не посмеют высказывать малейших возражений по поводу содержания этой программы. Авторитету Ее Величества подчинялись все домочадцы. Не в том ли и заключалась ее ошибка, что она не умела любить, не подавив человека?
Наконец 12 декабря 1777 года в одиннадцать часов утра Мария без всяких осложнений родила прекрасного малыша, которого назвали Александром. Сто артиллерийских залпов, прогремев, возвестили во все концы города об этой новости. Повсюду разливался колокольный звон. Придворные поздравляли друг друга в коридорах дворца. Императрица ликовала: она теперь не мать, она теперь бабушка. В течение всего времени родов Екатерина находилась рядом с невесткой, вместе с акушерками. Как только новорожденный появился на свет, был омыт, запеленут и крещен, она тут же схватила его и унесла к себе. Мария и Павел едва увидели своего сына, как он исчез в лабиринтах дворца. Это отделение грудного ребенка императорских кровей от родителей стало правилом при Российском дворе. И никто не смел тому перечить. Родителям, лишенным проявления любви к своему ребенку, оставалась только горечь удовлетворения от выполнения династического долга, ради которого они и были воссоединены.
IV. Открытие европы
Каждый день теперь доставлял императрице дополнительный повод для радости, которая олицетворялась для нее внуком Александром, лежащим пока в колыбельке. Заодно она проверяла на лояльность сына Павла и невестку, предполагая, что однажды они все-таки с нетерпением заявят свои права на ребенка – а почему бы и нет? – и могут настроить против нее своих немногочисленных сторонников. Как бы то ни было, но она считала, что больше всех любит новорожденного и больше всех знает, как подготовить его к тому, что он должен будет уметь в жизни. В
Его противоречивое душевное состояние причудливым образом сочетало преклонение перед прусской дисциплиной с живым интересом к учениям великих французских философов, амбиции которых замахивались на переустройство мира. Конечно, его интерес к ним не был сопоставим с почитанием императрицей культа Вольтера или Дидро, но, однажды сунув свой нос в их произведения, он уже размышлял о том, как наилучшим образом привить в России социальное равенство, религиозную терпимость и примирить справедливость с милосердием. В том же порыве, но с явно задней мыслью, он ратовал также за исключение женщин из династического престолонаследия. Его озлобленность против матери присовокуплялась к порицанию им предшествующих царей, до нее управлявших этой страной, он не мог простить им то, что по их попустительству стала возможной передача власти в руки столь сексуально невоздержанного создания. Насколько он восхищался грацией женщин в постели, настолько же опасался их присутствия на троне. Чуть позже в письме Никите Панину от 14 сентября 1778 года Павел, охваченный своим необузданным воображением, поделится с ним своим намерением набрать наемную армию из немцев. Для того чтобы оправдать это вмешательство в дела иностранного государства, он сослался на то, что, являясь цесаревичем, наследником Российского трона, он остается также главой Голштинского дома. Затем, раздумав, он быстро забудет об этом намерении и успокоится под воинственную дробь барабанов. К тому времени в столице поговаривали о возможном конфликте между Австрией и Пруссией. И в случае, если эта вражда разгорелась бы на самом деле, Павел уже знал, на чьей стороне пребывало бы его сердце. Как он себе представлял, он бы потребовал разрешить ему сражаться во главе полка прусских кирасиров. Но никто не придавал значения его фанфаронству. События, к которым готовились в лоне его семьи, отвлекли его от европейских дел: неустанная Мария вновь забеременела. Двор шушукался, и не было глаз, которые бы не обращали внимания на увеличившуюся полноту великой княгини. Совсем было раскритиковав свою невестку за то, что она совершенно не умеет ни управлять своим мужем, ни принимать участия в решении настоящих проблем или мелочей жизни, императрица вновь зауважала ее за подобную плодовитость. У этой племенной кобылки роды должны пройти без всяких проблем. С ней можно строить планы на будущее, не опасаясь быть уличенной в подтасовке фактов.
27 апреля 1779 года Мария без всяких осложнений произвела на свет еще одного мальчика. Хвала Господу! Но на этот раз бабушка Екатерина уже пожалела, что сделала в первый раз столь широкий жест, отблагодарив женщину, которая, по ее представлению, не обладала ни шармом, ни умом. Когда речь зашла об имени ребенка, императрица безапелляционно заявила, что этот вопрос уже не имеет отношения к семейной традиции, а всецело связан с политикой. Поскольку мальчик появился на свет в момент, когда она в очередной раз одержала верх над Турцией, которую она задумала сделать государством-сателлитом со столицей Константинополем, это означало, что великий князь мог быть наречен только соответствующим символическим именем: Константином.
Поочередно то деспотичная бабка, то стратег планетарного масштаба императрица добивается своей гегемонии не только в спальнях, но и на полях битв. Решив расстроить традиционные исторические альянсы России, она намечает сближение с Веной в ущерб Берлину. Визит императора Иосифа II в Санкт-Петербург предоставил ей возможность открыто закрепить свои связи с Австрией. Встреча Их Величеств проходила в атмосфере триумфальных праздников. Подобный альянс не мог не раздражать Павла, который проявляет мужскую солидарность с Фридрихом II. Ему представляется, что подобная политика ведет к отдалению от монарха, который так много делает в качестве брачного советника для России, и что своими действиями Екатерина II одновременно предает идеалы и своего покойного мужа, и сына, которые, впрочем, она не разделяла да и которые мало-то и заботили ее. Чтобы хоть как-то утешить себя в связи с этой разочаровывающей его новостью, Павел с жадностью внимал недоброжелательным толкам, распускаемым вокруг матери, тайком читал доставляемые ему памфлеты, в которых изобличался тиранизм императрицы и ее пагубное влияние на внешнюю политику.