Pavor Nocturnus

Мельн Игорь

— Это уже слишком! Выметайся отсюда быстро! Я многое могу понять, но…

— Помоги ей, — проскулил я, как если бы сам был ранен на правый бок.

И не надо быть актером, чтоб мой вид и голос быстро развеяли всю злость и недоверие, я указал на кабинку и отвернулся к раковине, открыл кран на всю, чтоб никого не смущать (себя — в первую очередь). Элиза исчезла там на пару минут, о чем-то шепталась с Тонконожкой и успокаивала, мол, это естественно, не смертельно, да и с кем не бывает, разве что с парнями. За это время я умылся ледяной водой до онемения щек, а под конец застал мою спасительницу за тем же занятием на соседнем месте. На ней не так чтобы куча беспокойства, да и раздражения тоже, а глядя на мою испуганно-раздраженно-уставшую

рожу она вообще рассмеялась — попробуй разберись, это к добру или сегодня всемирный день поехавшей крыши, но хоть что-то хорошее в ее адрес сделал.

— Я восхищаюсь твоему умению попадать в неловкие ситуации. За нее не беспокойся: я дам ей все необходимое, куплю чистое белье и принесу одежду… и что-нибудь поесть, а то бедняжка выглядит очень слабой. — И она посмотрелась в зеркало, стала протирать веки салфеткой.

— Этот гад все-таки постарался? — сказал я и кивнул с намеком на слезы.

— Нет, нет, я не плачу… То есть плачу, конечно, как ты можешь видеть — чего я, кстати говоря, очень не люблю! — но это не печаль. Просто так мне легче выражать чувства. Любые чувства… — Она раскинула руки, будто хотела мне врезать, но вместо этого наскоро приобняла, чисто ради приличия. И это сбило с толку посильнее удара. — Спасибо тебе.

— Не понимаю, о чем ты!.. Это вовсе не я подложил ему муравьев с соседней стены, — сказал я без тени серьезности, еле сдерживал смех.

— Да уж, тебя трудно было не заметить…

— Такую шпалу, как я, имеешь в виду?

— Сам сказал, — рассмеялась она звонко, это вдруг напомнило Олю. — Бежал со штанами в руках, как иностранный шпион, но… муравьи, серьезно? Немногим ты отличаешься от наших учеников…

— Хочешь победить льва — думай, как лев!

— Я категорически против подобных методов, и ему теперь несладко придется, но… какая-то темная часть меня злорадствует — оттого и плачу, наверное. Теперь он, может, будет вести себя потише на уроках. Если, конечно, они еще будут у меня… Впрочем, я думаю, что после сегодняшнего вряд ли кто-то вспомнит о пощечине. Так, а теперь точно выметайся отсюда: мне еще многое нужно сделать с твоей… родственницей.

Напоследок я тысячекратно поблагодарил Элизу, она добрейший человек, каких всего горстка на весь мир — надо причислить ее к лику святых раньше срока, а как разбогатею, поставлю памятник перед школой!

Перерыв тянулся еще с полчаса, как жеванная не один день резинка, то бишь почти безвкусная — папаши обсуждали случай дня, Три Полоски болтался со своим правнуком, а после стресса еда уже не лезла в желудок. Элиза вернулась в актовый зал, подмигнула мне, мол, с мелкой все в порядке, и стала объяснять нашу часть. И вот момент славы для отцов и всех похожих на них — ага, размечтался, нас просто расставили на сцене, будто мы дожидаемся возвращения наших оболтусов, кто нервно ходит по дому, кто топит камин, а кто с хмурым видом что-то чинит в кресле. Вдруг сопляки прибегают домой, живые, здоровые, приторный конец, все обнимаются, а ДеВи так вообще в своей манере чуть не выдавил из меня торт с пирожными, но уже через верх. Всем спасибо, все свободны, отмучались — на сцену выползли в ряд все горе-актеры, кроме голозадых, и, к счастью, Богатая Выскочка на другом конце строя, даже Тонконожка доковыляла кое-как, выглядела уже получше.

Мы откланялись, помахали пустым креслам, а я неожиданно для всех посадил ДеВи на шею и выпрямился во все носки, закричал — пусть знают, кто тут лучший, не какие-то там принцы, а простые подданные. Папаши-фанатики подхватили идею, и очень скоро добрая часть детей сидела на шеях отцов уже не в переносном смысле. В душе не знаю, зачем это сделал, просто так, на радостях — плевать на все и всех, мы очень весело провели время и даже отомстили гадким обидчикам. Открывайте шампанское!

[1]

Вероятно, здесь имеется в виду цвета на флаге Италии — зеленый, белый и красный, в чем Армани видит ассоциацию с пастой: базилик, мука, томатный соус. — Прим. авт.

[2] Вид пасты, которая имеет лентообразную форму. — Прим. авт.

[3] Святая моцарелла (с лат.)

[4] Пасты различной формы: пенне — в виде трубочек со скошенными концами (в России их называют «перьями»), диталини — короткие трубочки, похожие на наперстки, ротелле — колесо со спицами. — Прим. авт.

[5] Pulciosetta (от итал.) — шелудивый, т.е. маленький, блохастый, паршивый (тот, кто болен паршой). Армани имеет в виду название детей «паршивцами».

Питер Фирдан

29.09.199 X г., 07:02 AM

Дом семейства Фирданов

Одни люди с трудом раздражаются, но после долго не могут усмирить гнев, другие мгновенно приходят в ярость, но их чувства улетучиваются, не оставляя за собой ни следа. Мне же досталось самое скверное сочетание из возможных (чему виной проклятые гены виновника моих мыслей, ведь матушка имела все самое лучше из этого): я был пылок на эмоции и забывал о неприятности спустя день или даже дни. В подобных чувствах я также чересчур средоточился на своих переживаниях, порой настолько, что забывал про все остальное.

К утру мысли об отце выветрились, оставив прогорклое послевкусие в виде изнеможенного как физически, так и психически тела. Я обездвижено лежал в постели, перемещая взгляд с одной вещи на другую, и с ужасом понимал, как сильно этот дом — дом моего отца! — напоминает мне о детстве. Старый косметический столик, выход на застекленную террасу, где я любил наблюдать летние закаты, и сама спальная, которая ничуть не изменилась расположением мебели — все это вдруг вызвало такой поток воспоминаний, что я тонул в нем, задыхаясь. Вместе с тем снизу донесся голос Виктима, похожий на собственный родом из многолетней давности, и комната закружилась, явив зрению бледные, полупрозрачные, точно призрачные, силуэты мальчика с матерью. Головокружение вызывало тошноту и слабость, капли пота скапливались на лбу крохотной лужицей, а все, на что я был способен в тот миг, так это прогонять образы вялыми жестами и краткими выкриками. Мои усилия или же хлопок входной двери вынудил их направиться, как я был уверен, встречать отца с работы. Наконец пространство преломилось, изогнулось, после чего силуэт моей матери в дверном проеме предстал Фелицией.

Первые мгновения она не двигалась, встревоженная, и лишь грудь ее высоко вздымалась от частого дыхания. Словно в подтверждении некой догадки глаза, уголки губ и брови повисли под тяжестью тоски. Тогда я видел ее неестественно четко, прицельно, но длилось это не более секунды — подобно лучшим сестрам милосердия, она подбежала к кровати и дрожащим голосом сказала:

— Питер, дорогой, у тебя все в порядке?

— Вполне, — лишь смог ответить я. — А с чего ты взяла обратное?

— Мне послышались странные звуки, а ты выглядишь болезненно и… плачешь.

Неужели этот человек довел меня до того, что я брежу галлюцинациями и кричу во весь голос, словно в жутком шизофреническом приступе? Естественно, я не поверил Фелиции, но едва дотронулся ладонью горячих щек, ощутил две влажные дорожки на них. Как я мог не почувствовать, что плачу? Как бы то ни было, я наскоро протер глаза, не желая показывать эту минутную слабость.

— Необычайно сильно зевнул, только и всего…

— Хорошо. И ты не хочешь мне ничего сказать? — сказала она, выпрямившись и ожидающе заведя руки за спину.