Пчелиный пастырь

Лану Арман

С точки, где они находятся, и на протяжении всего пути видно, как челюсть Канигу нависает над золотой долиной. Великан даже снял шапку из облаков и с достоинством восседает на своем гранитном троне. Это Отец гор, Казбек, Арарат, Фудзияма Запада.

Эме внезапно вскрикивает. У него еще хватает сил положить велосипед, и он сразу падает на живот, потом резким движением переворачивается на спину и вытягивается, он пытается прильнуть к земле всем телом, от затылка до поясницы, и обеими лопатками. Небо заслоняет какая-то масса неправильной формы: это встревоженный Пюиг наклоняется над товарищем.

— Пустяки, — с трудом шепчет Лонги. — Пройдет.

Он прижимается к земле. Он берется руками за бока и сдавливает их изо всех сил. Мало-помалу на лице у него проступает краска. Словно корсет из

рук распоряжается его туловищем — Эме снова начинает шевелиться, и движения его становятся все свободнее. Он уже наполовину сидит. Пюиг протягивает ему руку. Эме выпрямляется. Небо и земля возвращаются на свои места.

— Прости меня, — говорит Пюиг.

— За что?

— Я совсем очерствел. Забыл, в каком ты состоянии.

Как и в «Первых тактах», он протягивает Эме на испанский манер одну из своих толстых маисовых сигарет, тот отказывается.

Утёсник и дрок ведут между собой разговор; утёсник сварлив, его золото опьяняет сильнее, чем метелки испанского дрока. Кустарник растягивает по земле свои нити — нити колючей проволоки — и заставляет их ехать гуськом. Вскоре стволы становятся толще, но редеют. Роща превращается в лес. Молодой папоротник протягивает свои дугообразные стебли к подножию могучих каштанов, в темной листве которых поблескивают плоды, похожие на морских ежей.

Они останавливаются в Пайягурэ, на середине спуска от Фонфреда к Сере. Лес, густой, несмотря на вырубки, какой-то нездешний. Они располагаются у заброшенной угольной ямы. В мелкой поросли что-то грызет какой-то зверек.

— Ты не охотник? — спрашивает Пюиг.

— Не рыболов и не охотник. Я даже рад был бы открыть охоту на охотников.

— А я охотник, — со смиренным видом говорит Пюиг. — За сернами.

Пюиг предусматривал только один привал. Из Пайягурэ они спустятся позавтракать в Сере.

— Так или иначе, придется нам перебираться через Теш, а вот мосты есть только в городах.

— А в городах боши.

Как все участники кампании 40-го года и военнопленные, Лонги часто говорил «боши», когда был в хорошем настроении, и «фрицы», когда его одолевала злость. Первое из этих определений вызывает у Пюига улыбку. В его словаре это слово отсутствует.

Родник питает крошечный водоем. Эме раздевается догола, обливается ледяной водой, массируя мышцы. Рубец на его плече — розовая горная цепочка сантиметров в двадцать, ломаная, как скелет плоской рыбы. Пюиг не следует его примеру. Он скорее горец, чем приморский житель. Он снимает заднее колесо со своего велосипеда, поправляет спицу со скрупулезностью часовщика и снова укрепляет его. В ожидании завтрака, который будет еще не скоро, они нарезают и кладут на серый хлеб маленькие кубики горского окорока и колбасы и добавляют к этому деревенскому пиршеству помидоры. Хлеб, сало, помидоры имеют для Лонги давно забытый вкус. Лонги и Пюиг пьют из горлышка. Бурдюка у них нет. Пюиг улыбается. Эме знает, о чем он думает.

Пюиг вызывает в памяти Лонги трабукайров. То ли так действует на него это место, где работали угольщики — совсем близко от того, где разбойники и впрямь требовали выкуп или убивали, то ли приглушенный голос Пюига, а может, просто теперь Эме немножко больше знает о жизни и смерти, или дело тут в выражении треугольного лица рассказчика с оливковым оттенком кожи и блестящими глазами, только сейчас Эме ощущает свирепость этих людей куда острее, чем в 1938-м году, когда эту песню пел Капатас на хуторе Рег. Пюиг переводит:

Женщину предал смерти злодей. Вырезал плод из чрева у ней Мавр беспощадный.

Эта песня уходит корнями в глубь времен. Это край Роланда, но также и Сида.

По солнцу, лучи которого косо освещают деревья, Пюиг определяет, где проходил путь бандитов. На юге это Лас Ильяс и граница — километров полтораста от деревни через ущелья Льи и Жункера. В Лас Ильясе до сих пор еще можно видеть пещеру, в которой они держали заложников.

— Она замурована вместе с легендарным хранилищем испанского оружия. В один прекрасный день оружие выйдет из скалы. Ты понимаешь, что это было у них в обычае. Они совершали нападения в Испании,

на большой дороге из Барселоны в Перпиньян, а потом, когда их здорово прижимали Guardia civil [78] или кристиносы, они переходили границу. Французы их не преследовали, считая, что это честные люди, которые не любят регентшу. Если в Париже думают иначе, пускай сами сюда приезжают! Им помогала бедная часть населения, низшее карлистское духовенство и даже кое-кто из жандармов, так что они всегда бывали предупреждены обо всем заранее.

78

Гражданская гвардия (жандармерия в Испании).

— Как и вы, чего уж там!

— Как и мы. На западе они почти ничем не рисковали. Но все-таки предпочитали спускаться в Сере, а девицы и их почтенные папаши прекрасно это знали. Жители Сере давным-давно поладили с дьяволом! С тех пор как построили свой мост! А на севере, в Перпиньяне, у трабукайров был контакт с людьми, которые играли в этом деле весьма загадочную роль, — с разными политическими деятелями и с англичанами. Los Ingleses [79] . Я начал диссертацию по истории, но защитить ее мне не удалось. У нас узнают друг друга быстро, старина. Когда ты беден, это видно сразу. Тебе повезло — ты побывал на Севере. Короче говоря, вот как было дело. Падение Наполеона в тысяча восемьсот четырнадцатом году освобождает короля Фердинанда Испанского из его плена в в Валансе-на-Луаре. Фердинанд восходит на престол, становится Фердинандом VII, верным другом Бурбонов. Все в порядке. Но короли не могут уйти из жизни, чтобы вместе с ними не рухнул и их строй! Фердинанд умирает в тысяча восемьсот тридцать третьем году. У него остаются дети. Старшей из них, Изабелле, три года! Вот тебе и королева. Что ты на это скажешь? У Фердинанда был и младший брат, дон Карлос. И Карлос не желает признавать королевой свою трехлетнюю племянницу. Он вытаскивает из-под спуда знаменитый салический закон: место женщины — на кухне! Да здравствует дон Карлос! Так! Но у малютки Изабеллы есть мамаша с мертвой хваткой — это Мария Кристина, вдова Фердинанда, так что Изабелла будет царствовать под опекой Марии Кристины, а салический закон отправят французам обратно! Англичане аплодируют. Они-то предпочитают королев. Короче, начинается коррида карлистов и кристиносов. Буржуазные писатели изображают это как рыцарский поединок! Чепуха! Семь лет Испанию, еще не оправившуюся после наполеоновского нашествия, раздирали — раздирали до тех пор, пока дон Карлос не потерпел поражение и не бежал во Францию. Многие карлисты в тысяча восемьсот сороковом году оказались точь-в-точь в таком же положении, как сторонники испанского республиканского правительства в тысяча девятьсот тридцать девятом.

79

С англичанами (исп.).

Эме Лонги нравится эта смесь трескучих фраз и научного анализа, который вдохновляет учителя.

— Desperados gu'errilleros [80] до тысяча восемьсот сорок пятого. Трагедия заключается в том, что партизаны редко приемлют окончание войны. Военные разбойники тогда становятся просто разбойниками. И вот они уже вне закона. И они узники! В Перпиньяне.

Пусть родителям примером Станет участь шайки этой. Путь они детей научат. Божьи соблюдать заветы. Если, б кровь людей не лили Трабукайры так бесчинно, Не постигла бы до срока Их позорная кончина.

80

Партизаны пребывали в отчаянии (исп.).