Пчелиный пастырь
Шрифт:
Когда замолкала мелодия, подавала голос жаба, воодушевляемая вызовом, который бросала ей торжествующая теноровая скрипка.
— Как не понять, господа, что эта жаба — настоящий бог!
Гауптман сам был богом, ибо достаточно было ему хлопнуть в ладоши, чтобы несколько мгновений спустя появились фельдфебель и пятнистый автомобиль, которым правил один из солдат. Другой солдат словно возвращался от колодца — в каждой руке он держал по полному ведру. Капатас был наделен чувством гостеприимства.
Офицер отвесил церемонный поклон.
— Господин Капатас, меня чрезвычайно заинтересовала ваша пасека, а еще более — ваши теории. У нас в Германии не пренебрегают народными знаниями. Нашему Ницше,
Оба солдата устанавливали ведра в багажнике. Гауптман хотел заплатить. Капатас отказался с видом оскорбленного халифа. Гауптман поклонился. Сверкнул козырек фуражки и погоны.
Он сел на заднее сиденье один, и двое серых и фельдфебель втиснулись на переднее. Капитан опустил стекло.
— Возможно, я вам понадоблюсь. Спросите в Крепости герра гауптмана Линдауэра. Из абвера.
Абвер! Эме Лонги знал, что это такое. Герхарт Линдауэр, страстный зоолог и человек весьма учтивый, занимал видное положение в оккупационных войсках.
Капатас снова стал наблюдать за сарданой. Эме подошел к нему. У Капатаса оказался бинокль, о котором Эме и не подозревал — солидный бинокль производства Сент-Этьенского оружейного завода, — и Капатас смотрел в него очень внимательно. Эме хотел было заговорить с ним, но тот остановил его жестом.
Внизу сардана прекратилась.
— Как по-вашему, — спросил Капатас, — какая это сардана по счету? Третья или четвертая?
— По-моему, только что кончилась третья.
Жаба-божество по-прежнему подавала свой тоненький голос.
VI
Она лепит. Воск становится твердым. Она ждет в тревоге — она в тревоге с тех самых пор, как улетела Царица. Гудение улья, хотя население его поубавилось, стало громче, но оно уже было не столь торжественным, каким было во времена грандиозных церемоний в молодом улье. Почему престарелая монархиня покинула своих дочерей? Какие бы огромные запасы она ни оставила, прежний порядок вещей все равно уже не восстановится. Почему никто не последовал за Старшей? Почему не состоялось великое переселение их народа? Из ее квартала пчелы не ушли. Здесь собирают мед, проветривают жилище, поддерживают порядок, наводят чистоту, кормят личинок. И никому не известно, что же происходит. Однажды было сказано: «Все остаются». И она осталась.
Она не чувствует себя несчастной, но она встревожена. Не может быть, чтобы так продолжалось долго в храме, где уже не видно жриц и где воительницы поддерживают порядок, в смысл которого уже не верят.
Она слышит, как трубят рога. Хороший ли это знак? Она заканчивает ячейку. Надо, чтобы все можно было закрыть. И она завершает свою работу лишь тогда, когда ни свет, ни воздух не проникают в шестигранник. Дело сделано. Она вылезает. Она падает, потом за что-то цепляется, порхает, расталкивает своих товарок. Все они услышали это. Это «тууу-тууу», которое быстро превращается в рубленое «ту-ту-ту». Это радость. Первая с того времени, как они осиротели!
Извивающимися гроздьями они несутся к хору, хлопая крылышками — ту-ту-ту… Это шум больших ячеек, это утверждение власти. Работницы, снова покорные, узнают этот звук. Они хлопают крылышками, чтобы согреть свою великую сестру, которая просыпается в своем светопроницаемом саркофаге, расправляет крылышки, упирается в стенки, зовет, пробует свое оружие на воске, и тот раскалывается на куски.
Она отступает — медленно появляется молодая монархиня, чьи движения еще связаны негнущимися пеленами. Начинается обряд поклонения Царице. Царица показывается во всей красе. Трепещущие, преисполненные почтительности служанки обнюхивают
Аллилуйя! Дзу-дзу-дзу! Внезапно возникает леденящий звук. Такое же «ту-ту-ту»… Невозможно поверить. Ту-ту-ту… Сомнений нет — то взывает другая претендентка на престол. Она трепещет. Ей трудно дышать. Это ужас смиренных перед яростью монархинь, перед государственной тайной и государственной необходимостью. Ибо чуть подальше раздается еще одно «ту-ту-ту». Претенденток две, а то и три. Это гибель Города, ослабевшего, неспособного бороться с врагами и лопающегося от изобилия, — вскоре он будет разграблен. Клич одной из претенденток встречается с кличем другой, они подзывают друг дружку, бросают друг дружке вызов. Ранг и раса, первенство и пренебрежение, а также и война в силу необходимости. Племя сейчас становится племенем, как никогда. Больше она ничего не знает. Ее сестры уже танцуют танец сомнения. Запахи враждебны один другому. А что, если та, которую они сейчас признали Царицей, окажется недоброй? Она в ужасе. Юная монархиня — первая претендентка — все поняла. Она считает, сколько у нее соперниц. Царица знает, что ее сторонницы немногочисленны, они советуются друг с дружкой, они пребывают в сомнении, они движутся к ячейке с проломленной крышечкой, над которой показывается золотое брюшко.
Царица движется вперед, закованная в броню своего величия. Коронование и бойня. Охваченная великим гневом, она, как сомнамбула, направляется прямо к первому зазвучавшему саркофагу и пронзает соперницу. Отступает. Работницы сторонятся. Тогда первая новорожденная замечает, что у нее появилась еще одна соперница. У этой уже есть придворные, офицеры и стража. Этот клан с каждой секундой становится все более могущественным. Царица идет вперед. Гудение разделившегося народа звучит громче. Они наносят друг другу оскорбления. Оружие скрещивается. Борьба продолжается до полной победы Царицы над последней новорожденной. Мертвая Царица — это всего-навсего мумия, все еще перетянутая своими пеленами. Прощай, манекен.
Победительница, гнев которой до сих пор не иссяк, ломает несколько пустых ячеек. Ее клич прокатывается по всему Городу. Ответа больше нет. Подметальщицы убирают трупы.
Движение в улье восстанавливается. Кинжалы возвращаются в свои живые ножны. Без убийств в духе расиновских трагедий не существует не только история человечества, но даже история пчел.
VII
Пятого июля с наступлением ночи появился Пюиг. Ни капли жиру не было в этом теле, как у пиренейской серны, состоящем из одних мускулов. Велосипедист, приятель трабукайров ничуть не ослабел — напротив, окреп, но его моральное состояние оставляло желать лучшего.
— Я не смог пробраться в Вельманию даже ночью! Мне нужно было отыскать в лесу Батерские рудники! Немцы все еще там, на высоте тысяча восемьсот метров! Они обстреляли Корталетское шале.
Эти новости сразу же определили место для нового пчельника, а раньше Эспарра колебался в выборе между тремя местами.
— Ты перебираешься в Испанию?
— Нет, я остаюсь. Они взяли моего зятя и человек пятнадцать активистов. Их заключили в Крепость. Воображаю, в каком они сейчас состоянии! Да, боши приспосабливаются к обстановке куда быстрее, чем можно было от них ожидать! Знаешь, Эме, среди арестованных жандармский старшина из Баньюльса — тот самый, который так тебе не понравился!