Печаль без конца
Шрифт:
Про себя Ральф знал, что за свою не слишком долгую жизнь он успел уже понаделать и помыслить немало дурного, но знал также, что ему не чуждо, слава Богу, ощущение собственной вины и желание отрешиться от нее осознанием и покаянием.
Ведь не далее как сегодня, к примеру, он в течение нескольких часов испытывал соромное вожделение — мало того что к монахине, но почти одновременно к совсем юной девушке Гите, родной сестре друга своего детства. Когда Гита совсем недавно угостила его хлебом с сыром и произнесла что-то шутливое насчет того, что в пустом желудке чертенята играют в салки, он внезапно увидел,
Наверное, я более греховен, чем другие мужчины, решил он, но что-то говорило ему: это совсем не так, поскольку даже монахам, тому же Томасу, если судить порою по выражению их лиц и глаз, даже им никуда не деваться от этих чувств. Только они обязаны их таить, скрывать от всех, и в первую очередь — от самих себя. И не только эти чувства, но и все остальные — кроме одного: благоговения перед Господом. Однако Томас не сумел сегодня этого сделать и повел себя весьма странно. Чтобы не сказать — подозрительно… Отчего он был так напуган лицезрением трупа? — вновь и вновь спрашивал себя Ральф. И отчего этот несчастный безумец с таким ужасом взирал на Томаса? Какая между всем этим связь? Или просто цепь совпадений?..
Как в старой детской сказке, все начиналось сначала.
— Проклятье! — вырвалось у Ральфа, он в сердцах сплюнул и резко шагнул вперед, а какой-то человек, находившийся поблизости, в испуге отскочил в сторону.
Ральф даже не заметил его: решительно отбросив все посторонние мысли — о женских бедрах, о девичьей груди, — он направился к дверям в лазарет и вошел туда, осуждая себя, что не сделал этого намного раньше, а потратил уйму времени на осмотр трупа и разговоры. А убийца, небось, давно уже поел, пригрелся, уснул и, быть может, видит светлые сны. Чистые и невинные.
В больничной палате Ральф первым делом обратился к служителю.
— Слушаю, коронер, — откликнулся тот, повернувшись к Ральфу от женщины с шестью детьми, чьи лица были мелко усыпаны красными пятнами.
— Где сейчас этот… ваш сумасшедший плясун? — спросил Ральф.
— Спит, благодарение Богу.
— Я хочу поговорить с ним.
— Лучше оставить его в покое, коронер. Сестра Кристина только-только утихомирила его своими молитвами. Если разбудить, он снова подымет шум. Пожалейте, коли уж не больных и умирающих, то нас, кто ухаживает за ними.
Произнося это, монах наклонился к маленькой девочке, у которой началась рвота, и брызги попали ему на рясу. Он спокойно отряхнул ее и вытер лицо девочки рукавом. Девочка подняла вверх лицо и заныла, ее мать в отчаянии заломила руки.
Ральф нахмурился: да, всем здесь явно не до него с его расследованием. Подумаешь, убийство! У них у всех свои беды… И у безумца, кого он хочет разбудить, тоже. Только он никакой не безумец — со всей определенностью простучало вдруг в голове у Ральфа. Несмотря на все песни и пляски. И в словах, которые он произносил, несомненно был какой-то свой смысл, хорошо понятный и ему, и, наверное, Томасу. А танец… он был плохо исполнен и не выглядел правдоподобно. Но самое главное — непонятная, однако явная связь между этими двумя людьми: фальшивым безумцем и странным монахом.
Итак, никаких отсрочек —
Ральф сжал руку в кулак и потряс им перед прислужником в лазарете.
— Видишь это? Если твой танцор опять начнет свои штучки, я найду способ его надолго успокоить. А сейчас — разбуди его!
Тот недовольно скривился, и поручив монахине заняться женщиной и целым выводком ее детей, двинулся вглубь палаты, позвав Ральфа за собой.
У палаты для особо тяжелых больных никто не дежурил, и Ральфу это не понравилось, но монах-служитель пожал плечами и сказал, показывая на людей, ожидающих, когда на них посмотрят, выслушают или куда-то уложат:
— Мы не сторожим их, коронер, а пытаемся помочь, насколько в наших силах.
— А что с этим безумным? — У Ральфа был сейчас один интерес. — Кто-нибудь будет изгонять из него беса?
— Сестра Кристина пробует исцелить его. После очередной молитвы он успокоился и заснул. Это хороший признак, так мы думаем, и не хотим ему мешать.
Но Ральф не обратил внимания на этот намек: он уже, как охотничий пес, шел по следу.
— Оставь меня с ним, — сказал он, когда они подошли к койке безумца.
Служитель повернулся и, что-то ворча, ушел.
Мужчина действительно спал, даже слегка храпел. Если все это опять не было притворством. Так думал Ральф, разглядывая его спокойное лицо: наверное, сон, как и смерть, накладывает на лицо любого преступника печать благочестия.
Тьфу ты! — укорил он сам себя. — Я, кажется, начинаю выражать свои мысли так же, как эти пустобрехи-поэты, дружки моего брата.
Он продолжал вглядываться в спящего. Нет, он не похож на того, кто в прошлом был преступником: ноздри не вырваны, оба уха тоже в целости. Правда, нос хранит следы перелома. Кем же он был в последнее время? Уличным бродягой? Солдатом?
Ральф нагнулся к его руке, лежащей поверх покрывала. Все пальцы на месте, хотя усеяны многочисленными мелкими шрамами. Определенно, человек неплохо знаком с ножами и другими острыми предметами. А может, перед тем, как сорваться с круга, он был добропорядочным ремесленником?
Мужчина пошевелился, перевернулся с бока на спину. Знака крестоносца у него на одежде не было, и вообще ничто не указывало, что он бывший воин. Верхняя одежда со складками вокруг горла и капюшоном напоминала монашескую, вместо пояса была веревка. Ткань грубая, потертая и грязная. Никакого указания на принадлежность к какому-либо монашескому ордену тоже не было.
Судя по багровому цвету лица, можно было вполне предположить, что человек либо отдавал немалую дань вину, либо провел много времени в южных краях. А возможно, и то, и другое вместе. Быть может, он был одним из тех странствующих проповедников вроде Петра Пустынника, кто склонял мужчин, женщин и даже детей к походу в Землю обетованную, чтобы они там воевали — с помощью своих посохов, кулаков и веры — против неверных и по большей части погибали или попадали в плен и становились рабами. Петр Пустынник, как и многие его подражатели и ученики, избежал, слава Богу, этой участи.