Печаль на двоих
Шрифт:
Обычная дамская примерка обернулась неопровержимым доказательством. Однако, решив им воспользоваться, Марджори не представляла, какой подвергает себя опасности. Теперь Арчи понял, что ее смерть была злобной, садистской пародией на то занятие, благодаря которому она получила последнее подтверждение отцовской правоты. За свойственную примерке интимность Марджори заплатила жизнью.
Вейл кивнула в знак согласия.
— Она измеряла меня, тыкала в меня булавками. Письмо пришло перед самой последней примеркой.
— Марджори хотела денег?
— Конечно. На большее у нее не было воображения. Стольких женщин я учила и воспитывала, за скольких боролась, чтобы им дали приличную работу,
— И вы уговорили Марджори, чтобы туда же пришел ее отец?
— Нет, я про ее отца, пока он не явился к Мотли пьяным, вообще ничего не знала. Марджори о нем ни разу не упомянула, так же как и о том, откуда она получила эти сведения, а я о членах ее семьи, разумеется, понятия не имела. Отец ждал Марджори во дворе, и я, когда уходила, на него случайно наткнулась. Он что-то пробормотал насчет того, что видел меня на фотографии, и тогда же рассказал мне, откуда он знал Селию Бэннерман.
— А он видел, что вы сделали с его дочерью, до того как вы столкнули его с лестницы?
— Какое это имеет значение?
Пенроуз, пораженный, молча смотрел на нее с минуту-другую. Неужели эта женщина вообще не способна раскаиваться?
— И вы ни о чем не жалеете? — спросил он наконец. — Если бы вы могли вернуться к той платформе в метро, вы ведь, наверное, снова такого бы не сделали?
— Если бы это помогло мне достичь того, что я за прошедшие годы достигла, сделала бы. Нет людей хороших и плохих, хороши или дурны их поступки, и каждый человек способен на то и на другое. Возьмите, к примеру, Амелию Сэч: с какой стороны ни посмотри, прекрасная мать, а при этом способна была уничтожить самое ценное, что есть у женщины, и все только для того, чтобы самой преуспеть. А Селия Бэннерман — для общества, несомненно, просто находка — человек, готовый, не щадя сил, бескорыстно помогать другим, но стоило ей получить заманчивое предложение, она тут же бросила свою миссию как ненужную тряпку А все дело было в честолюбии. И такое случается сплошь и рядом. Те, кто занимается общественными делами, без конца твердят: «Важно дело, а не тот, кто его делает», — но в глубине души нам всем хочется, чтобы люди признали наши достижения.
— Даже когда эти достижения зиждутся на насилии? А как насчет людей, чьи жизни вы загубили?
— Вы имеете в виду бывшую заключенную, которая то и дело сидела в тюрьме? Или пьяницу, который ничего не дал обществу и не мог даже спасти жену от виселицы?
— А как насчет нашей сотрудницы?
— Которая хотела меня обмануть?
— Вы же не собираетесь приравнивать ее обман ко лжи, в которой вы прожили последние тридцать лет?
— Я никого не сужу. Я просто говорю: для того чтобы выжить, мы все дурачим себя и других. Некоторые даже этим зарабатывают деньги.
Пенроуз не пропустил мимо ушей это колкое замечание в адрес Джозефины, но решил не обращать на него внимания.
— Давайте поговорим о Люси Питерс, — сказал он, уверенный в том, что его собственный обман теперь уже не имеет никакого значения. — Она знала, что вы не удовлетворились убийством Марджори? Что вы сначала издевались над ней и унижали ее?
Вейл посмотрела на него с недоумением:
— Как вы можете этого не знать, если вы, сидя у постели Люси, обменивались с ней записками?
Пенроуз лишь улыбнулся в ответ.
— Элеонор Вейл, вы обвиняетесь в убийстве Селии Бэннерман, Марджори Бейкер, Джейкоба Сэча и Люси Питерс. Вы будете…
— Ах ты, сволочь! — вскочив, заорала Вейл.
Она со всей силы толкнула стол в живот
— Чтоб ты сгорела в аду! — вырвалось у него.
Джозефина сидела в приемной Нового Скотленд-Ярда и задавалась вопросом: зачем Арчи ее вызвал? Получив его сообщение, она удивилась, но и обрадовалась, что вырвется хоть на час-другой из «Клуба Каудрей». Атмосфера в клубе сложилась невыносимая: журналисты светской хроники не замедлили оповестить о случившемся репортеров по уголовным делам, и те немедленно заполонили Кавендиш-сквер. А потом за телом Люси прибыл катафалк, и это зрелище наверняка запомнится всем надолго. Но для глубокой печали были и другие, не менее веские причины. Куда бы Джозефина ни бросила взгляд, у всех в глазах отражалось то же, что чувствовала и она сама, — горечь разочарования. После стольких лет сражений за свои права с законодательными органами и правительством эти женщины вдруг узнали, что порча, оказывается, зрела в самой их сердцевине. Они оказались преданы одной из своих, и теперь чувствовали себя одураченными. Женщины гневились на Бэннерман, но обвиняли самих себя. Джозефина не могла вспомнить случая, чтобы кто-нибудь так обманул ее доверие.
Когда Арчи зашел за ней, вид у него был бледный и изможденный.
— Я не буду и спрашивать, как у тебя дела, — сказала Джозефина. — Все равно правды от тебя не добьешься, а по твоему лицу и так все видно.
— Скажем так: вечерок был веселый.
— Как дела у твоей полицейской женщины?
— С ней все будет в порядке, — улыбнувшись этому необычному обороту речи, ответил Арчи. — У нее, конечно, шоковое состояние и глубокая рана на груди, но колледж медсестер не подкачал. Мириам Шарп была на высоте.
Джозефине так о многом хотелось расспросить его, но она знала, что своими вопросами может поставить его в весьма неловкое положение.
— Так для чего меня вызвали в Ярд?
— Выйди со мной на минуту. — Арчи вывел ее из здания на набережную Виктории и указал рукой на женщину, сидящую на скамье на противоположной стороне улицы. — Это Нора Эдвардс.
Джозефина уставилась на него в изумлении:
— Что она тут делает?
— Мы выпустили ее вчера вечером и отвезли домой, а через несколько часов она вернулась. Я заметил ее, когда начало светать, но только Богу известно, сколько часов она там уже сидит. Я могу лишь догадываться, но полагаю, что Нора здесь из-за того, что мы арестовали убийцу ее дочери.
— Ты же говорил, что Марджори ей безразлична.
— Или я ошибался, или она. Да и возвращаться к себе домой после того, что случилось, ей совсем не просто. Пересудов и сплетен в ее жизни было более чем достаточно, а теперь все это начнется сначала.
Джозефина вдруг догадалась, что он сейчас ей скажет, и изо всех сил старалась не выдать своего страха.
— В общем, я подумал, что ты, наверное, захочешь с ней поговорить. Я не могу тебе этого устроить — не имею права, — но тебе самой ничто не мешает подойти к ней и завязать беседу.