Печаль на двоих
Шрифт:
— Такой человек, как Селия Бэннерман, ни за что бы не убила Элеонор Вейл! Вы это понимаете?!
Она с такой силой ударила рукой по столу, что Пенроуз вздрогнул. И этот мощный удар, видно, поранил ее обожженную кожу. Арчи заметил, как сквозь повязку каплями сочится кровь, но женщина, похоже, даже не почувствовала боли.
— Так вы понимаете это, инспектор, или мне надо вам все разложить по полочкам? Селия Бэннерман не убивала Элеонор Вейл. Элеонор Вейл убила Селию Бэннерман. А точнее говоря, она толкнула ее в метро под поезд и ушла, унося в кармане ее жизнь.
Пенроуз услышал глубокий и резкий вздох Фоллоуфилда и только тогда понял, почему образ добросердечной надзирательницы, описанный Стьюк, никак не вязался с образом убийцы.
— Так вы
— А Элеонор Вейл являлась заключенной, и не более того. Губительницей младенцев без права стать кем бы то ни было за одну допущенную ею ошибку — с клеймом на всю жизнь? Я, инспектор, тоже квалифицированная медсестра. У меня было светлое будущее, и если бы обстоятельства сложились по-другому, я бы в эти тридцать лет именно такую жизнь и прожила.
— Вы имеете в виду, что вы бы ее прожили, если бы вас не приговорили к двум годам принудительных работ за то, что вы оставляли младенцев умирать в железнодорожных вагонах?
— Не смейте говорить о том, в чем вы ничего не понимаете. Я делала то, что было необходимо, чтобы выжить. Я так поступала всю мою жизнь. Я делала то, что необходимо, — не больше и, разумеется, не меньше.
— Для чего же было необходимо убить женщину, которая пыталась вам помочь?
— Помочь мне? Она взяла меня, а потом бросила. Как бы вы себя чувствовали, если бы вас кто-то взял к себе, вроде бы выполняя некую миссию, а как только подвернулось что-то получше, бросил? Да, я действительно полагалась на Селию, но кто же в этом виноват, кроме нее? И если ей ничего не стоило от меня избавиться, почему и я не могла отнестись к ней таким же образом?
— И вы решили ее убить.
— Вовсе даже нет. Мне и в голову не приходило, что я способна кого-либо убить. Я умоляла ее изменить решение и либо остаться, либо взять меня с собой, но она сказала, что ни то ни другое невозможно. Утром, когда ей надо было уезжать, я наблюдала, как Селия упаковывает всю свою жизнь в два чемодана, как укладывает в них личные бумаги и ценные рекомендации, а потом пошла провожать ее на станцию метро. Была середина августа, и в тоннеле метро оказалось невыносимо жарко. На платформе из-за летних приезжих народу толпилось больше обычного, и помню, пока мы ждали поезда, я чувствовала, как меня все сильнее и сильнее охватывает отчаяние. Однако, думаю, даже тогда я ничего не собиралась предпринимать. Но вот мы услышали приближение поезда; Селия повернулась, чтобы поцеловать меня на прощание, и сказала: «И как же ты обойдешься без меня?» — Вейл провела рукой по лицу, и Пенроуз увидел, как она пытается подавить гнев, гнев тридцатилетней давности. — И этого, инспектор, я уже не смогла вынести: не только ее самоуверенного, снисходительного тона, но и ее полную неспособность понять, что она натворила. Наверное, я Селию все же толкнула, потому что вдруг увидела ее под колесами поезда и услышала крики толпы, но как это случилось, я не помню. Меня снедали гнев и ненависть, и мне хотелось одного — избавиться от нее. Пожалуйста, не поймите меня неправильно: я не пытаюсь оправдаться и не жалею о том, что сделала. Селия играла моей жизнью, а потом надсмеялась над моей слабостью, и за это я ее убила. Но если она смотрит на меня оттуда, ей прекрасно видно, как именно я обошлась без нее.
Пенроуз посмотрел на обвиняемую с сомнением: интуиция подсказывала ему, что она говорила правду, но он никак не мог поверить, что Вейл могла решиться на такой риск. И инспектор сказал ей об этом.
— А что мне было терять? Я машинально взяла ее чемоданы и двинулась прочь, почти уверенная, что кто-нибудь бросится вслед за мной, но в этом столпотворении никто даже не понял, что произошло. Я, наверное, была в шоковом состоянии, потому что часами бродила по улицам, пока не поняла, что у меня появился шанс начать новую жизнь. Я в последний раз вернулась в ее
— А как же убитая? — Пенроуз участвовал не в одной операции в метрополитене и знал, что далеко не всегда можно было опознать погибшего. В последнее время из-за тяжелой экономической ситуации в стране каждый год тридцать — сорок человек с отчаяния бросались под поезда. Но у погибших обычно находили какие-то личные вещи. — Вы были настолько уверены, что у Бэннерман не обнаружат ничего, что выдало бы вас с головой?
— Все личные документы и вещи Селии Бэннерман находились у меня, в ее багаже. На ней был только медальон, который я подарила ей, когда она взяла меня к себе, — в то время моя единственная ценная вещь. Селия не часто носила мой подарок, но в тот день демонстративно надела медальон и попросила меня завязать его у нее на шее, словно мне будет легче оттого, что она, перед тем как бросить меня, наденет мое украшение.
— А члены вашей семьи вас не разыскивали?
— Они отреклись от меня сразу же после ареста. Я пошла к ним после того, как меня выпустили из тюрьмы, но они прогнали меня. Господи Боже мой, да, кроме Селии, у меня никого и не было!
— Но ведь наверняка ее кто-то разыскивал?
— Она общалась только с теми, кто с ней работал. Даже я, как оказалось, была для нее всего лишь миссией. Те, кто знал ее по работе, и не заметили, что она исчезла: по их представлениям, Селия Бэннерман ушла с одной работы и, как ей и было положено, заступила на другую. В Лидсе никто не знал, как она выглядит. Если бы там появился кто-нибудь из «Холлоуэя» или больниц, где мы прежде работали, мне пришел бы конец, но этого не случилось. В те времена из Лондона до Лидса добраться было непросто; выходит, мне повезло, что она решила уехать от меня как можно дальше. — Вейл хитро улыбнулась. — Конечно, в первые годы я старалась держаться в тени. Наша Селия такая скромная — всегда отказывается от публичного признания своих достижений, и никаких фотографий. Святая женщина, да и только.
— До недавнего времени. Весьма глупая промашка, мисс Вейл, — позволить, чтобы вас сфотографировали, да еще в такой компании. Неудивительно, что вы так рассердились на Марджори. Похоже, ей пришлось заплатить именно за вашу самоуверенность. — Вейл ничего не ответила, лишь сжала кулаки; и этот жест, так же как и ее взгляд, говорил о том, что он не ошибся. Судя по всему, злоба, толкнувшая ее на зверское убийство, все еще не остыла. — Мне теперь понятно, как вам удалось убить Селию Бэннерман и почему вам это сошло с рук, — тихо проговорил Пенроуз, — но меня все еще поражает, как вам удалось жить ее жизнью.
— Чтобы быть Селией Бэннерман, мне понадобилось лишь то, что находилось в двух ее чемоданах и вот тут. — Она указала пальцем на свой лоб. — У нее были рекомендательные письма, а у меня — описанные в них качества, и в отличие от нее я ни разу в моей жизни никого не подвела. Все, что я начинаю, довожу до конца.
— За что Марджори Бейкер и пришлось заплатить столь высокую цену. Выходит, и ей, и ее отцу все это было известно.
— Да конечно же, нет. Не смешите меня: вы о них слишком высокого мнения. Я сомневаюсь, что хоть один из них слышал об Элеонор Вейл. Но знали они предостаточно. Отец Марджори увидел фотографию в «Татлере», которую она принесла домой, и сказал дочери, что я не Селия Бэннерман.
— Потому что он помнил женщину, которой отдал своего ребенка?
Вейл кивнула.
— Поэтому вы и солгали, что встречались с ним во время войны, — чтобы вас посчитали за того, кем вы прикидывались. Но Марджори не поверила словам отца — ей было что терять, и она хотела убедиться, что он не ошибся.
— Да, и Этель Стьюк предрешила ее судьбу.
Наконец Пенроуз понял, что из сказанного Стьюк подтвердило правоту Джозефа Бейкера.
— Марджори узнала, что на вас никто никогда не нападал? Она помогала вам с примеркой у Мотли и увидела, что у вас нет шрама.