Печаль на двоих
Шрифт:
— А что с ними случилось потом?
— Генри давно умер. Уильяма сняли с работы года через два после казни Сэч и Уолтерс за то, что он отказался явиться на расследование после какого-то повешения в Ирландии, — он, я думаю, все еще жив. А Джон… — Билл смолк, и Джозефина заметила, как на лице его заиграла улыбка. — Я, наверное, не должен над этим смеяться… Произошел жуткий случай, и парню было-то всего лет двадцать пять, не больше, но я, видно, не очень-то хороший человек: меня та история здорово посмешила.
— Чем же? Что все-таки произошло?
— В Лидсе перед казнью он прилаживал платформу под виселицей и сам провалился в люк. Более-менее пришел в себя и сумел повесить приговоренного,
Джозефина едва не расхохоталась.
— Ужасная история. — Она всеми силами старалась удержаться от смеха, а потом уже более серьезным тоном спросила: — Как вы думаете, их эта работа все-таки доставала?
— Как вы и сказали, они все же люди не совсем бесчувственные. Джеймс, например — старший из братьев Биллингтон, — в конце концов спился. Ему, как говорили, пришлось казнить своего приятеля, что его и доконало.
— Его, разумеется, нельзя было назначать на эту казнь, верно? Когда человека что-то лично касается, это же совсем другое дело. — Они проехали мимо станции метро «Ист-Финчли», и Джозефина на минуту умолкла, глядя в окно. — Занятно, я написала целую пьесу о том, что переживала Мария Стюарт в последние дни перед казнью, и на меня это не имело того воздействия, какое имеет история, о которой я пишу сейчас. Наверное, оттого что эти события еще хранятся в памяти современников, они куда более реальные. С тех пор прошло лет тридцать — не так уж и много, верно? Если б обстоятельства сложились по-другому, Сэч и Уолтерс все еще расхаживали бы по окрестным улицам. — Они вклинились в длинную череду машин, застрявших у перекрестка, и Джозефина попросила: — Билл, расскажите мне, как прошел тот день. Мне бы хотелось описать его в своей книге. Ведь это был день накануне казни?
Сержант кивнул.
— Палачи должны были явиться в тюрьму после полудня, ближе к вечеру, так что мы забрали их со станции и повезли в «Холлоуэй». Они ничего не везли с собой — их багаж был отправлен заранее. И я тогда подумал: если б не погода, кто-то мог бы подумать, что они едут в отпуск. Мороз был трескучий. Все это происходило вскоре после Рождества, я правильно помню?
— В начале февраля. Этих женщин забрали накануне Рождества — самый что ни на есть подходящий денек. А суд был в январе.
— Точно. К тому времени как мы добрались до Кэмден-роуд, уже почти стемнело, но толпа все равно не расходилась.
— Какая толпа? Те, кто за отмену смертной казни, или любители острых ощущений?
— В основном последние. В те времена не было таких протестов против казней, как теперь. Они начались только с дела Эдит Томпсон. [3] Что там говорить, большинство в этой компании были в отличном настроении: у ворот стояли наши ребята, так они с ними смеялись и шутили. Казалось, эти люди пришли не на смертную казнь, а на футбольный матч или отмечали какой-то национальный праздник. Зевакам, правда, уже не светило увидеть само повешение, как за тридцать лет до этого, но они были полны решимости хоть чем-то, да развлечься. — Машина продвинулась на несколько футов, но проехать перекресток они не успели, так как снова загорелся красный свет, и Фоллоуфилд продолжил свой рассказ: — Все они жаждали увидеть палачей: именно палачи были звездами представления, — так что, когда мы приблизились, шум поднялся будь здоров какой. Их встречали точно героев, и наша машина с трудом протискивалась в толпе — пока мы проезжали мимо, ее без конца похлопывали, и все вокруг радостно нас приветствовали.
3
Эдит Томпсон была повешена в «Холлоуэе» в 1923 г. за соучастие в
— Ох уж эта слава, — с усмешкой заметила Джозефина.
— Если говорить по справедливости, не все явились туда для развлечения. Убиение младенцев вызвало тогда целую бурю — многих это преступление возмутило до глубины души. Когда вешали Дайер, к Ньюгейтской тюрьме пришли сотни людей. На Сэч и Уолтерс таких толп не было, но тоже народу собралось немало, особенно женщин.
— Интересно, пришли туда матери погибших детей? Представляю, с каким ужасом читали они об этом процессе, ведь, уходя из Клеймор-Хауса, матери считали, что их младенцев поместили в хорошие семьи.
— Я бы не удивился, если бы они туда пришли, но если даже их там не было, явилось множество других, которые были вне себя от гнева.
— Вообще, если рассуждать без эмоций, Сэч и Уолтерс делали то, что женщины делали веками, — избавлялись от детей, которых общество из-за отсутствия денег отказывалось воспитывать или вообще не хотело признавать. Они, наверное, говорили себе, что оказывают несчастным женщинам услугу. Я думаю, общество испугало то, что было поставлено на профессиональную основу. Одно дело — потихоньку регулировать количество членов своей собственной семьи, другое — подрывать социальный уклад, превратив это в бизнес.
— По моему опыту, при всех разговорах о справедливости и сострадании, люди реагируют на преступление в зависимости от того, насколько оно угрожает им самим. И кроме того, никому из нас не хочется верить, что женщины способны убивать детей. Это разрушает все сложившиеся у нас жизненные представления. — Снова зажегся и погас зеленый свет, но на этот раз Фоллоуфилд успел проскочить на желтый. — Справа сейчас появится Хартфорд-роуд, — сказал он, и Джозефина почувствовала, как разгорается ее любопытство.
При всей ее любви к художественной литературе, для нее не было ничего увлекательней, чем окунуться в жизнь реальных людей, в их повседневное бытие. Именно это помогало ей лучше всего понимать и мужчин, и женщин.
Через минуту-другую они уже свернули на боковую улицу и поставили машину возле ворот.
— Приехали, — возвестил Фоллоуфилд и указал на один из прилепившихся друг к другу домов на другой стороне улицы: — Клеймор-Хаус.
Не очень представляя, что ей предстоит увидеть, Джозефина, ориентируясь на звучность названия, воображала себе нечто более уникальное и внушительное, чем это простенькое, красного кирпича здание — точная копия своих соседей. Снаружи Клеймор-Хаус выглядел совсем небольшим, но число его дымовых труб говорило о том, что внешность бывает обманчива. Из описаний в газетах Джозефина узнала, что в лечебнице Сэч одновременно находилось несколько рожениц, да к тому же в доме проживала ее собственная семья; следовательно, он должен быть довольно просторным. И еще она заметила, что у него имеется подвальный этаж, а для дополнительных клиентов, возможно, и мансарда. От улицы дом отделялся крохотным садиком, а поднявшись на пару ступеней, можно было оказаться на маленькой террасе перед солидной парадной дверью с витражом — одной из немногих отличительных черт этого здания.
Взгляд Джозефины скользнул вверх к полукруглому окну — очевидно, хозяйской спальни, — и она заметила, что на табличке, на которой должно было значиться название дома, не написано ничего. После постигшей его дурной славы новые владельцы, видно, и признавать не хотели, что дом этот когда-то назывался Клеймор-Хаус.
— Я представляла, что увижу уединенно расположенное строение, — сказала Джозефина Биллу, когда они вышли из машины. — А этот дом весь на виду. Как тут можно было скрыть, кто приходит и кто уходит?