Печать ангела

Хьюстон Нэнси

Она больше не ходит за покупками на улицу Бюси, не готовит. От одного вида мяса ее выворачивает наизнанку, и Рафаэлю приходится вернуться к холостяцким привычкам: перекусывать на скорую руку, иногда дома, иногда в ближайшей забегаловке.

Однако все другие домашние дела Саффи выполняет прилежно; даже тяжко от ее усердия. При Марии Фелисе, например, Рафаэль, если оставлял свои стоптанные тапки под любимым креслом, там и находил их утром. Саффи же сразу убирает все. Да так тщательно иногда убирает, что он не может найти свои вещи и вынужден упрашивать ее отдать их.

Он пугается, расспрашивает Мартена: не было

ли у Мишель подобных странностей, когда она ждала детей? Нет… не то чтобы… во всяком случае, такого не бывало.

Когда он приходит вечером домой, при виде Саффи, неподвижно сидящей за кухонным столом в темноте (даже когда не бастуют электрики), у него щемит сердце.

Хуже всего, гораздо хуже то, что она больше не хочет спать с ним в одной постели. Под тем предлогом, что у нее бессонница, а ему надо высыпаться, чтобы быть в форме для игры на флейте, она теперь ночует на диване в библиотеке, в другом конце квартиры. Рафаэль только головой качает, не понимая: три месяца женаты и уже спать врозь?

Однажды утром он случайно заходит в библиотеку в тот момент, когда Саффи в ванной, и среди смятых простыней ему бросается в глаза какой-то предмет. Он подходит к дивану, берет его. Вертит в руках, недоумевая. И тут входит Саффи; она дикой кошкой бросается на мужа и вырывает у него плюшевую лапку:

– Отдай!

Это вопль отчаяния. Рафаэль такого никак не ожидал. Он даже не пытается сопротивляться.

– Что это, Саффи? – едва слышно выдыхает он.

– Это мое! – кричит Саффи, вся дрожа. Потом, смущенная своей бурной реакцией, добавляет: – Это просто… игрушка… когда я была маленькая. Поэтому… прости…

– Но что это такое?

– Это глупо. Ты будешь смеяться…

– Что ты, Саффи! Разве я когда-нибудь смеялся над тобой?

Саффи прячет лапку под подушку и застилает постель, быстро, безукоризненно, как медсестра, как солдат.

– Пойдем. Сделать тебе кофе?

* * *

Это, наверно, самый длинный их разговор за всю осень.

Действительно, говорят они друг с другом все меньше и меньше. Хоть Рафаэль и влюбился в Саффи за ее загадочное молчание, с тех пор, как они поженились, и особенно после того, как он узнал, что она беременна, все иначе. Ее молчание кажется ему тяжелым, угрожающим. Ну почему она такая замкнутая? Ломать над этим голову – сущая мука, он не переносит душевного дискомфорта.

В каком-то смысле у Рафаэля до женитьбы на Саффи никогда не было настоящих проблем. Смерть отца – печально, конечно, но это не совсем то, что можно назвать проблемой.

Он просто не знает, как обращаться с бедой.

Когда Мартен и Мишель звонят, чтобы справиться о самочувствии его супруги, он отвечает неопределенно и более или менее оптимистично. “Уже заметно!” – говорит он, например.

Да, его уже заметно, этот до смешного маленький комочек – ни дать ни взять отросток того комка, которым была Саффи в злополучный летний день, когда Рафаэль без предупреждения завел будильник. Теперь он с грустью констатирует, что визг и смятение того утра по сравнению с теперешним раздраем стали почти отрадным воспоминанием.

– Я уверен, что все обойдется, – говорит он в другой раз Мишель по телефону. – Но, сказать по правде, она временами выглядит довольно… подавленной.

– Может быть, у нее какое-то горе? – предполагает Мишель. –

Может, в войну на ее глазах погиб ребенок и беременность связана для нее с тяжелыми воспоминаниями? Как знать… А она часто плачет?

Вопрос застает Рафаэля врасплох.

– Нет, – отвечает он, помедлив и несколько раз запустив пальцы левой руки в несуществующие волосы. – Пока ты не спросила, я как-то не задумывался, но я никогда не видел, чтобы она плакала. Ни разу.

* * *

Он надеется, что появление ребенка – скоро, в марте, – снимет проблемы, разрядит атмосферу… Да, он в это твердо верит. Ясно, что, по неизвестным ему причинам, Саффи боится этого еще не родившегося младенца. Но когда он появится на свет, станет реальностью, это будет он и никто другой – а покажите мне мать, которая не считала бы свое дитя лучшим в мире, таких не бывает!

Тогда все будет хорошо. Должно быть.

Но пока отчаяние Саффи просачивается во все щели и отравляет каждый квадратный сантиметр квартиры на улице Сены. Даже воздух в ней им пропитан. Как же выдыхать этот воздух в любимый инструмент Луи Лота из литого серебра? Для “Пяти заклинаний” Жоливе, которые он сейчас репетирует, Рафаэлю необходима вся сила его искусства. Он начинает работать даже над сольными партиями в репетиционном зале оркестра у Орлеанской заставы и возвращается домой поздно вечером.

Другие женщины? Нет. Это ему и в голову не приходит. Он влюблен в Саффи. Умилен ее беременностью. Переживает, видя, как она несчастна.

Дни тянутся бесконечно. Это самые короткие дни в году, но они тянутся бесконечно. И так же бесконечно тянутся длинные ночи.

Однажды вечером, после обеда, еще более тягостного, чем обычно (на столе – для Рафаэля, приготовленные Рафаэлем же, поскольку Саффи не переносит даже запаха разогретого жира, – яичница и картофель фри, поджаренный, к сожалению, на слишком сильном огне, черный снаружи, сырой изнутри и, что говорить, практически несъедобный; для Саффи несколько гренков без масла и травяной чай без сахара), звонит телефон.

Рафаэль снимает трубку.

– Мама!

Он ничего не может с собой поделать: сердце, как в детстве, подпрыгнуло от радости.

– Ну, – говорит Гортензия де Трала-Лепаж. И после короткой паузы: – Как дела?

– Все в порядке, – отвечает Рафаэль – и умолкает.

Даже не будь с ним в комнате Саффи, он вряд ли смог бы откровенно рассказать матери, как обстоят у него дела. Негусто для итога шести месяцев брака с немочкой-служанкой? “Все в порядке…”

– Ты, конечно, приедешь на Рождество? – продолжает Гортензия – и, небывалое дело, в голосе ее слышатся предупредительные, даже просительные нотки. Рафаэль чувствует, как она боится, что его ответ может оказаться отрицательным.

– На Рождество? – тупо повторяет он, чтобы потянуть время.

Еще ни разу мать и сын не встречали Рождество врозь. Ему вспоминается череда довоенных школьных праздников: его родители оба в зале, не сводят глаз со своего отпрыска в уголке сцены, играющего на флейте Пана в пастушеском костюмчике… Каждый год, подбегая к матери после спектакля, он видел ее мокрые от слез щеки. Почему же Саффи никогда не плачет?..

Молчание начинает тяготить, и Рафаэль чувствует, что должен дать ответ. Все равно какой, только быстро.