Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше
Шрифт:
Сёстры постепенно, одну за другой, оторвали от меня девочек. Но я же не кукуруза, я – колдунья.
– «Да, вот она, моя ошибка, из-за которой так страдаю я и никогда покой не обрету теперь!»– пропела я фразу из Мадам Баттерфляй.
– Конечно нет! – взревела взбешённая сестра Клематиде. – Лучше бы твоя бабушка подарила тебе туфли другого цвета!
Будь сестра Клематиде женщиной, у неё определённо оказался бы очень плохой вкус. Ей повезло, что
Я насторожилась и прислушалась к словам невесты Господа.
Я проиграла, и поражение будет стоить мне распрекрасного наказания. Но народ за меня. Плебисцит.
Пока в школе случались подобные и многие другие события, дома совершенно ничего не происходило.
Но не в том смысле, что жизнь текла мирно и спокойно, напротив, стала ощущаться какая-то опасность.
Конечно, вспоминаются и отдельные радостные моменты после возвращения папы и мамы из России. Не только в тот вечер, когда они вернулись с двумя мешками каких-то невероятно приторных сладостей, каких я никогда в жизни не пробовала, но ещё и на следующее утро, когда увидели меня в белом переднике, собирающейся в школу, в доме царила по-настоящему праздничная атмосфера.
Они очень гордятся мною, сказали родители, потому что я решила пойти в школу. Моё невыносимо скучное усердие, какое они обнаружили в следующие дни, тоже послужило для них источником огромного удовлетворения.
Всю вторую половину дня после возвращения из школы я делала и переделывала домашние задания, которые получала, потому что всеми силами стремилась как можно быстрее научиться читать и писать, и это неопровержимо доказывало родителям, что они сумели привить мне любовь к знаниям.
Уж, конечно, они и вообразить не могли, что эта моя отчаянная борьба с неграмотностью – всего лишь результат желания общаться с Марио, когда он не звонил мне. Точно так же как и полное непонимание, что, если хочешь кому-то отправить письмо, нужно иметь адрес.
Короче, поначалу я могла поклясться, что Кролик действительно существует, как всё ещё пыталась убедить меня бабушка.
Но вдруг, совершенно неожиданно, моя мама сошла с ума.
Спустя какое-то время, когда затихли разговоры о бабушке и дедушке, мама вдруг замерла, словно окаменев, посреди гостиной.
Я, как нередко бывало, сидела на ступеньке лестницы, уткнув голову между балясинами, и смотрела, как Мария разжигает внизу камин.
У моего папы в этот момент случился, очевидно, приступ вдохновения, потому что грохот от его молотка стоял по всему дому.
Мария не заметила, что происходит с мамой, стоящей позади неё: вот уже несколько минут как та словно замерла посреди гостиной.
Мария
Мама стояла совсем рядом с нею, словно потухший фонарь.
Отец в этот момент перестал стучать, наверное, чтобы вытереть пот со лба, совсем ненадолго, но этого хватило, чтобы мама произнесла в полнейшей тишине:
– Это я их убила!
Тут отец опять застучал, и мама закрыла лицо руками. Спина её вздрагивала в такт ударам молотка. Словно они договорились действовать синхронно. Казалось, что, вздрагивая, мама и производила этот грохот – грохот молотка из твёрдой резины, колотившего по деревянной ручке зубила.
Бабушка всегда говорила, что в худшие минуты у жизни превосходная режиссура.
С тех пор как у меня появилась память, это оказался первый раз, когда мама сошла с ума.
Конечно, она и прежде нередко бывала на грани без умия, но потом как-то приходила в себя.
Плохой Момент, после которого она велела построить Розовый Домик в глубине сада в тени ивы, оставил в ней неизгладимый след.
– Как… шрам, Мария?
– Да, Леда.
– Как… трещина на стене?
– Да!
– Как…
– Как пятерня на щеке, Леда, да. Идём дальше…
Короче.
Неизгладимый след, оставшийся в моей маме, являл собой убеждение, будто люди умирают по её вине.
Поэтому она и сделала это заявление о двойном убийстве. Но не следовало верить ей.
Мама не убивала бабушку и дедушку.
Это сделала Графиня.
И даже не сама она. Это сработали её крутые яйца.
– Короче, Леда, или ты слушаешь меня, или я больше ничего не рассказываю.
– Слушаю.
Синьора Мареза ди Виллальта Фосса, по прозвищу Графиня, – аристократка, с которой мама была знакома с очень давних времён и которая осталась без гроша по причине слишком больших проигрышей в бридж.
Они не виделись многие годы, и вдруг мама встретила её случайно на улице. Графиня – ветеран финансового краха, мама – ветеран Плохого Момента.
Обе горестные сироты счастья, ещё не отошедшие от отчаяния, которое делает бледность холодной и зеленоватой, сразу же стали часто видеться. Поначалу казалось, будто маме на пользу общество Графини, но та, по словам Марии, только готовила почву.
– Как синьор Паоло?
– Хуже…
– Ох…
Добившись доверия мамы, она в один миг получила то, что хотела от неё: деньги.
– Как, деньги? Мама даёт ей только букетик своих тюльпанов.
– Какой букетик, Леда, очнись… Легковерного легко обмануть.
– Я не легко…
– А вот и да.
– А ты нет?
– Ещё чего не хватало! Укушенный змеёй верёвки боится. Да ты перестанешь наконец задавать вопросы, ночь уже на дворе.