Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше
Шрифт:
Теперь мама выглядела поспокойнее. И даже сразу согласилась отправиться со всеми нами на море, что должно было бы благотворно подействовать на неё. По мнению врача, следовало попробовать.
Я предпочла бы повременить с отъездом, чтобы узнать, как дела у Людовики, и просто побыть некоторое время с Ноэми, поплакаться друг другу, зализать, так сказать, наши раны, но, судя по всему, нельзя было терять времени. Уже на следующее утро мы уехали.
Мария осталась, как всегда, в городе. И в суматохе даже забыла прикрыть дверь, когда
«Vanity Parfum. Обличён грех, но не назван грешник».
– Не переживай, Леда. Мне кажется, тебе уже лучше.
– Да, но я не попала в Книгу рекордов Гиннесса.
– Может, и к лучшему. И потом, запомни: нет худа без добра.
– Это ты мне говорила сто раз. Но пока что…
– Садись в машину, иди, поздно уже.
Через два часа мы входили в наш дом у моря. Ужасно пекло солнце, но мы до самого вечера распаковывали багаж. К морю пойдём завтра. Спокойно. Как будто сначала нужно хорошо прицелиться.
Первыми спустились к морю мы с мамой. Отец ждал какого-то звонка, а бабушка никогда не просыпалась раньше одиннадцати.
Мама воткнула в песок зонт как ни в чём не бывало. В то утро она и правда всё делала так, будто ничего не случилось. Пришла в кухню в своём пляжном халате с жёлтыми цветами, приготовила завтрак, уложила в сумку нужные вещи и, подхватив меня, отправилась к морю.
И всё же что-то было не так. Вернее, как раз то, что всё выглядело как надо, и казалось мне ненормальным. Короче, хоть мама и клялась, мол, она тоже понимает, что к Графине не следует относиться слишком серьёзно, что-то в ней осталось.
В итоге мы вели себя как вентилятор, который после выключения из сети некоторое время ещё продолжает вращаться. Вот поэтому, наверное, прояви мама хоть малейший признак неуравновешенности, я чувствовала бы себя спокойнее. Но получилось наоборот. А может, я преувеличивала.
Я сбросила пляжный халат и сказала, что пойду в воду. И добавила при этом, просто для очистки совести, что не буду заплывать за буи. Мама спокойно улыбнулась в ответ. И я не спеша отправилась к воде.
У кромки лёгкого прибоя я остановилась, разглядывая его и с удовольствием ощущая, как вода лижет пятки, а ступни медленно погружаются в песок.
Мою тень на гладкой воде неожиданно полностью накрыла чёрная мамина тень. Я обернулась. Мама улыбалась и держала в руках бечёвку, которой синьор Паоло подвязывал молодые ветки берёзы, чтобы они росли прямыми.
Как ни в чём не бывало мама опустилась передо мной на колени и обвязала бечёвкой мою талию.
Я не успела и рта открыть. То есть буквально – не успела и слова произнести.
– Ну хорошо, радость моя, иди в воду, не бойся. Ничего не случится, я буду держать тебя, не бойся…
Я хотела было сказать ей, что не боюсь, что победила в соревнованиях по плаванию и едва не побила рекорд Книги Гиннесса, что мне нечего бояться, но тут увидела, что мама свободной рукой накручивает волосы на палец, и поняла, что это не тот случай. Может, отец или бабушка пошутили таким
Я поплыла и спустя некоторое время стала делать в воде разные повороты.
Пока голова моя оставалась на поверхности, всё шло хорошо. Но когда я нырнула, то сразу почувствовала сильный рывок шнура. Волей-неволей пришлось вынырнуть. Мама сидела у кромки воды, склонив голову набок, что-то напевала и наматывала на палец прядь волос.
– Мама, всё в порядке? – крикнула я.
– Да, радость моя.
– Отпусти немного бечёвку, пожалуйста, а то мне трудно нырять.
– Хорошо, радость моя.
Я облегчённо вздохнула и снова нырнула. На этот раз рывок оказался таким сильным, что у меня перехватило дыхание.
Придя в себя от боли, я вышла из воды.
Отец и бабушка сидели под зонтом.
Судя по их лицам, когда они поняли связь между ссадиной на моей талии и бечёвкой, которую мама держала в руках, это придумали не они.
В тот вечер я даже близко не рискнула подойти к ванне Грейс и Стенли, так и казалось, что меня выдернут из неё. Пришлось мыться под душем, и мама смывала с меня пену струёй. Я жутко стеснялась, но не возражала. Надеялась, что это, может быть, успокоит её.
Однако, ополаскиваясь, я заметила, что она смотрит на меня каким-то странным, отсутствующим взглядом. С таким же выражением на лице она вывела меня из-под душа, обернув с головы до ног полотенцем, и ушла.
Низко наклонившись, я сушила феном волосы, опустив их едва ли не до пола, как вдруг увидела её босые ноги.
– У меня чудесная идея, радость моя.
Я подняла голову и испугалась.
Мама держала в руках длинные, тонкие ножницы.
Она приблизилась ко мне с улыбкой и, прежде чем я успела отстраниться, взяла и отхватила прядь моих волос.
Утром, пока мама спала под воздействием зверобоя и грифолы курчавой, мы с бабушкой покинули дом у моря.
Папа сказал, что я должна радоваться, потому что бабушка этим летом повезёт меня в замечательное путешествие. А маме нужен отдых и больше ничего. Когда вернусь, всё будет в порядке.
Зеркальце обратного вида отражало мой сумасшедший облик. Справа волосы доходили до пояса, а слева – только до уха.
Бабушка надела на меня свою чёрную шляпу с красными и фиолетовыми цветами и заверила, что завтра мадам Лулу приведёт мою голову в полнейший порядок. Это парикмахер всех самых великих оперных див, так что можно не беспокоиться.
А пока, сказала она, я могу высказать своё пожелание.
Я воспользовалась этим, и мы поехали к Ноэми.
Увидев меня в этой шляпе, Ноэми только чуть вздрогнула, но воздержалась от какого-либо комментария и, самое главное, от вопросов. Она уже по опыту знала, что объяснения моих поступков могут взволновать больше, чем сами поступки. Её самозащита в том и заключалась, чтобы никогда не уступать любопытству, не говоря уже о страхе, какой нередко вызывала моя персона.