Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше
Шрифт:
С тех пор как мы отправились в путешествие, я перестала понимать, о чём говорят по телевидению, потому что оно изъяснялось на незнакомых языках, но это не доставляло мне драматического огорчения, в отличие от Ноэми. Более того, я с таким интересом смотрела передачи, что иногда целые ночи проводила у экрана, глядя как загипнотизированная, даже когда на нём не было уже никакой картинки, а оставалась только упорядоченная «метель», беловатый отсвет которой трепетал на моих руках.
Но, наверное, это не самый удачный пример.
На
Передачи настолько захватывали меня, что если бы я ещё и понимала, что говорят с экрана, то это было бы, наверное, уже чересчур.
При том, что реальный мир в силу некоторых причин останавливался возле ограды нашего дома, а ирреальный приезжал сюда каждый день на фиолетовой «Чинкуеченто», я знала, что Медея устроила банкет, на котором предложила гостям угощение, приготовленное из собственных детей, но понятия не имела о существовании быстрозамороженных продуктов.
Поскольку о вымышленном мире я обладала намного более широкими и утончёнными представлениями, нежели о реальном, само собой разумеется, что знакомство с современной действительностью произвело на меня такое же впечатление, как Страна чудес на Алису.
Почти три месяца я жила в состоянии непрестанного изумления, с опасными всплесками сильнейших потрясений.
Всё представляло для меня новизну, не только телевидение.
Всё – в точном математическом значении понятия « совершенно всё».
От самого большого до самого маленького. Самое маленькое в самом большом.
Нечто вроде матрёшки с новинками, вложенными друг в друга.
Если бы я в самом деле загадывала желание каждый раз, когда делала что-то впервые в жизни, как советовала бабушка, то мне не хватило бы и века баобаба, чтобы дожить до их осуществления.
Настоящее оказывалось столь впечатляющим, что я ни на мгновение не могла отвлечься от него.
По этой причине – я даже ни разу не вспомнила о маме и о том, что с ней случилось.
По этой причине – или по другой, которую мне назвала Мария в аэропорту:
– С глаз долой – из сердца вон.
Если верно, что существует Дальний Восток, но нет Дальнего Запада, то мы жили, подобно Питеру Пэну, на Острове, Которого Нет.
В то время как внешний мир великолепно отвлекал меня от мира внутреннего, у Ноэми то же самое удивительным образом происходило наоборот: внутренний мир отвлекал её от внешнего.
Мы совершенно по-разному воспринимали одну и ту же реальность: я – с центробежной направленностью, а Ноэми – с центростремительной, – но обе одинаково напряжённо и взволнованно.
Насколько я целиком и полностью погружалась во всё происходящее, настолько же она относилась к окружа ющей действительности с полнейшим пренебрежением.
Она так глубоко
Теперь, когда наше путешествие подходило к концу, перечень того, чего она не помнила, заставлял задуматься.
В хронологическом порядке она совершенно забыла о том, что: съела четыре огромные турецкие меренги в форме устрицы, пока мадам Лулу принимала чрезвычайные меры по спасению моей причёски; порылась в гардеробе одной настоящей королевы; поспала в ледяной квартире в ледяной гостинице; проехала в одном городе под землёй, а в другом – на белом слоне, украшенном попоной с золотой бахромой; споткнулась о джутовый мешок с шафраном; погуляла в саду из вековых дубов высотой не более пяти сантиметров; научилась ходить в высоченных деревянных башмаках; выпила тайком все остатки шампанского из бокалов, оставленных людьми, покинувшими столы в казино.
Конечно, она забыла и о том, что сейчас мы застряли в прозрачном лифте на девяностом этаже стеклянного небоскрёба.
Это я поняла по тому, как спокойно она смотрела себе под ноги.
Не умереть тут от страха можно было, только если твоё внимание полностью переключено на что-то совершенно другое.
Я знала, что она поехала с нами потому, что бабушка тысячу раз поклялась ей: в конце концов мы доберёмся и до Барселоны. Но я никак не ожидала, что она всю дорогу будет ожидать только этого события.
Не проходило дня, чтобы утром она не сообщила мне, сколько времени осталось до нашего прибытия в Барселону.
Она стала вести обратный отсчёт – от семидесяти семи – и не пропустила ни одного числа.
Как раз сегодня утром она заявила мне с особенным, фанатичным волнением:
– Остался один день!
Что же может быть в Барселоне интереснее, чем забираться босиком на тридцатиметровую статую золотого Будды, сидеть на деревянном мостике и любоваться, как опадают в воду цветы персика и как красиво они плавают, толкать вращающуюся дверь в холле гостиницы, пока не закружится голова и не упадёшь, ехать на велорикше или в белом лимузине длиной в двенадцать «Чинкуеченто» или покрыть всё своё тело рисовой пудрой?
Тем более что в Барселоне у бабушки не оказалось даже никаких друзей. А с ними как раз всегда бывало интереснее всего. Трудно сказать, кто из тех, кого мы навестили, понравился мне больше. Королева, конечно, произвела сильное впечатление, но ещё большее – офицер эскадры Северо-Американских Соединённых Штатов Ф. Б. Пинкертон, который подарил мне точно такой же широкий пояс для кимоно, какой надевала бабушка, когда пела в Мадам Баттерфляй,и глаза которого походили на мои больше, чем мамины.