Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе?
Шрифт:
Рыбникова исходила из того, что задача преподавания литературы в школе —
«вырастить гражданина, человека, умеющего мыслить, чувствовать и действовать».
Но, отмечая «очень частое и совершенно правильное желание воспитать на литературе», она с тревогой говорила, что часто воспитание на уроках не является воспитанием средствами литературы.
«Это желание воспитать средствами литературы осуществляется иногда, я бы сказала, методом коротких ударов – непосредственно от литературного
Учащиеся не успевают еще пожить вместе с Герасимом, подумать о том, что их особенно волнует – судьбе Муму, – им сразу задается вопрос об образе Герасима. Однако их больше интересует вопрос, почему все-таки Герасим утопил собачку.
И вот учитель считает, что это между прочим, что об этом можно поговорить снисходительно к детской наивности, а от нас требуется прежде всего разбор образа – и программой, и высотой требований, на которой мы стоим. И вот говорится о крепостном праве, о крепостном крестьянине, об отношении барыни к Герасиму.
Этот чрезмерно быстрый переход к тем выводам, к которым мы должны прийти, но которые нам ценны постольку, поскольку идеи автора остаются в сознании ученика, этот быстрый пробег по произведению, конечно, враждебен тем методическим задачам, которыми должно быть пронизано литературное чтение».
«Воспитывать, но средствами искусства» – вот в чем пафос и этого, и всех других выступлений М. А. Рыбниковой. Без «самого важного – любви к литературе, умения читать, умения разбирать, умения мыслить с помощью писателя, радоваться ему и на нем расти», – без всего этого нет подлинного воспитания на уроках литературы.
«Итак, мы воспитываем, мы учим мыслить на литературе, но подавая ее как искусство».
Все это было сказано почти семьдесят лет назад, но вот вам и программа преподавания литературы в современной школе. Однако Рыбникову давно уже не переиздают. В пособии для студентов она представлена двадцатью страницами. И сегодня большинство учителей Рыбникову не читали.
Дело, конечно, не только в том, читали или не читали. Дело в дороге, которую мы выбираем.
Наум Коржавин в одном из своих интервью говорил, что поэзия —
«в ощущении человеческого в человеке, в том, что касается вас в моем переживании. У Тютчева есть строки:
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, —
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
Здесь есть грамматические ошибки: сочувствие, о котором говорит Тютчев, пишется через дефис. Это значит чувствовать вместе, а не то, что вам плохо, я вам сочувствую».
Потом в другом интервью Коржавин вернулся к этой теме.
«Стихи пишутся не для того, чтобы Иван Иванович рассказал о том, что ему плохо жить, потому что Марья Ивановна не хочет с ним жить… Тут можно только посочувствовать. В поэзии сочувствие должно быть не бытовое, оно должно писаться через дефис, потому что это сочувствие (сопереживание, вместе чувствование). Стихи всегда читаются от собственного имени, даже в третьем лице, а читатель встает на место автора. Нужно проявление личности. Только подумайте: если человек на минуту становится, например, Пушкиным, то он становится богаче на переживание Пушкина… Вот это – поэзия!»
Я не знаю, писалось ли когда-либо сочувствие через дефис.
Словарь под редакцией Д. Н. Ушакова (М., 1940):
«Сочувствие – отзывчивое, участливое отношение и чужому горю, переживание, сострадание».
Словарь С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (М., 1992):
«Сочувствие – отзывчивое, участливое отношение к переживаниям, несчастиям других».
Обратите внимание: здесь на первом месте сочувствие горю, несчастью. А раз так, то сочувствовать, скажем, таким стихотворениям, как «Я помню чудное мгновенье…», «Пророк», «Осень», выходит, невозможно. И совершенно другое у Даля:
«Взаимная дружба, приязнь, любовь, расположение, влечение, сострадание, симпатия; одинаковые чувства с кем-либо, незримая, духовная, нравственная связь, которая связывает невольным чувством; сочувствие кому, чему, чувствовать согласно, сообща, заодно; понимать, мыслить одинаково; склоняться к кому-либо по чувству приязни, любви; сострадать».
Урок литературы и призван научить чувствовать согласно, сообща, заодно с героем произведения, даже если он чужд, а главное, с писателем, даже если мы с ним не согласны. Я говорю ученикам: вы можете не любить и не понимать, скажем, Маяковского, но вы сначала должны понять его и даже попытаться почувствовать то, что он чувствовал. Это важно для понимания литературы, искусства. Но не только. Это важно в отношениях между людьми и даже между народами, когда взаимное непонимание другого может привести к трагическим последствиям.
В этом сочувствии, сопереживании, соразмышлении и заключается сердцевина уроков литературы. У нас, увы, увы, когда говорят о результативности преподавания литературы (а ведь собираются и зарплату учителя определять в зависимости от этой результативности), как правило, все сводят к знаниям. А главное здесь в духовном опыте, читательском опыте, опыте мысли и сердца.
Недавно по телевизору передавали фильм по роману Гюго «Отверженные». Моя дочь сказала, что она роман читала, но вот сейчас помнит очень смутно. Я дал ей том, в котором кратко изложено содержание романа. Но роман для нее не потерян. Да, она сейчас его не помнит. Но ведь когда она его читала, она прожила жизнь его героев, и опыт этой жизни вошел в ее личный жизненный опыт. И переживания при чтении романа обогатили ее эмоционально. А разве я помню все виденные фильмы, спектакли, прочитанные книги? Главное, как они вошли в мой жизненный опыт и какой след оставили, даже если я при этом многое забыл. Судить о преподавании литературы только по тому, что ученик запомнил, выучил, принципиально неверно. В преподавании литературы сам процесс чтения, размышления на уроке куда важнее тех итогов и выводов, на которые нацелены экзамены. Мы же знаем, как неплохо можно сдать экзамен, даже не прочитав ту книгу, о которой говорит или пишет экзаменующийся.
К сожалению, то понимание воздействия литературы на человека, о котором говорили педагог Рыбникова и поэт Коржавин, не стало в нашей школе всеобщим, господствующим, определяющим. Только не надо думать, что все это результат советского или постсоветского влияния и воздействия. Корни уходят глубже, в дореволюционную эпоху.
У меня есть дореволюционные учебники по литературе для гимназии. Конечно, совершенно другая, как у нас раньше говорили, идейная направленность. Конечно, совершенно бОльший объем материала по древней литературе и XVIII веку. Многое куда более обстоятельно, подробно. Но методическая структура почти та же самая.