Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе?
Шрифт:
«не читатели, а – ценители. Читатель погружается в стихи, наслаждаясь (попутно) их музыкой, но главное – то, что он заражается тем чувством, которое испытал и передал ему, аккумулируя его в своих стихотворных строчках, поэт. Ценитель тоже наслаждается, но по-своему. Он получает удовольствие от того, “как сделаны” стихи. И главный источник его наслаждения – то, что он способен оценить, “как это сделано”. То есть удовольствие его зиждется на том, что он доволен собой, своим умением понимать стихи, разбираться в них.
Говоря о таких ценителях, С. Я. не отказывал себе в удовольствии всякий
Так евнух знает свой гарем,
Не зная наслажденья» [18] .
В свое время мы иронизировали по поводу слов Брежнева о том, что экономика должна быть экономной. А все-таки не должно ли изучение поэзии в школе быть поэтичным?
4. ПРИЧИНЫ
Мы говорили о тупике, в котором оказалось преподавание литературы в школе, естественно, зная о тех учителях, которые сопротивляются тому, что Пушкин назвал «силою вещей». Но что же загоняет в этот тупик и что мешает из него вырваться на волю? Назову четыре. Но подробнее остановлюсь лишь на одной из них.
Прежде всего о самом элементарном – сокращении времени на изучение литературы в старших классах. Разве можно серьезно постигнуть литературу XIX века в 10 классе при трех часах в неделю?
Теперь о причинах фундаментальных, корневых. Ибо, конечно же, причины здесь не только учебные, школьные, ведомственные.
В книге «Судьба человека в современном мире» русский философ Николай Бердяев писал о том, что в обществе «нет сериального заказа на высшую качественную культуру», а потому
«духовная энергия переключается и направляется на предметы совсем недуховного порядка» [19] .
Об этом перенесении духовной энергии «на предметы совсем недуховного порядка», о прагматизации духовности, утилитаризации культуры и знания писали многие философы ХХ века.
Так, немецкий философ Карл Ясперс исходил из того, что
«гуманистическое образование – всегда образование единичного человека, который посредством своего бытия и становления совершает выбор».
Но вокруг себя он видел, как духовность рационализируется и как эта рационализация «приводит в каждую область знания процесс обеднения», а потому «подлинное чтение и духовное единение с содержанием стало невозможным» [20] .
Немецко-американский психолог и социолог Эрих Фромм в книге «Иметь или быть?» на большом материале показал, что и такие, казалось бы, чисто духовные начала, как обучение, память, чтение, овладение знаниями, вера, любовь, могут стать проявлениями принципов обладания и потребления. Говоря в этой связи об изучении студентами философии, Фромм пишет, что «студентов учат читать книгу так, чтобы они могли повторить основные мысли автора», а
«так называемые отличники – это учащиеся, которые способны наиболее точно повторить мнение каждого из философов. Они не учатся мысленно беседовать с философами, обращаться к ним с вопросами».
«Существующая система образования, – делает вывод ученый, – как правило, направлена на то, чтобы научить людей приобретать знание как некое имущество» [21] .
Все эти суждения приобретают для нас сегодня особый смысл. Еще, казалось бы, не так давно мы читали их, уверенные, что все это не о нас, а о другом обществе, нам противоположном. А вот ныне оказались в этом самом обществе,
В этой связи хочу обратиться к монографии А. С. Панарина «Искушение глобализмом», удостоенной премии А. И. Солженицына. Не специалист, не берусь ее оценивать в целом. Могу лишь сказать, что многое в книге меня не убеждает, рождает неприятие. Но ту проблему, о которой мы сейчас говорим, Панарин исследует глубоко и доказательно. Тем более для нас важно и то обстоятельство, что Панарин анализирует и тот слом, который произошел в нашей жизни. Так что остановлюсь на рассуждении автора этой книги подробнее. К тому же наша педагогическая наука прошла мимо этой книги.
Рыночный отбор в собственно экономической сфере, безусловно, эффективен.
«Но от нас сегодня требуют большего: довериться естественному рыночному отбору во всех областях без исключения».
Однако эти притязания бизнеса на духовную власть, способную отделять «полезное от бесполезного, нужное от ненужного», – незаконны. Все это имеет особое значение для культуры, искусства, образования.
«Проект Просвещения, подаренный Европе миру, отнюдь не был связан с натаскиванием личности на определенные полезные общественные функции. Большая культура – а Просвещение создало Большую культуру – может развиваться при условии, что ее ценности носят не служебно-подчиненный характер, а являются самоценными. Эта логика самоценности культуры действует в области развития науки, образования, искусства».
Не этой логике противостоит рыночная логика, которая знает только расчет и прибыль.
«Но ни один народ, ни одна культура не способна выжить, если в качестве господствующего мотива и императива выступает прибыль».
«Когда былые ценности превращаются в прозаический товар, имеющий своего продавца и своего покупателя, это становится смертельной угрозой для тех высших ценностей, которые выработало человечество».
«Рентабельность с точки зрения сиюминутной прибыли и выгоды сплошь и рядом не совпадает с критерием рационального и важного в конечном счете».
«Новый опыт постсоветской приватизации со всей очевидностью свидетельствует, что тотальная приватизация уничтожает инфраструктуру просвещения в стране: последовательно “вымываются” те отрасли и виды деятельности, которые воплощают процесс всеобщего накопления и инвестирования в коллективное национальное будущее».
Торжествующее прагматическое сознание грезит
«утратой большого творческого вдохновения и превращением всех отраслей культуры в служение пользы».
И еще:
«Не рискуем ли мы, отдав всю бывшую “надстройку” на откуп рынку, обречь на вымирание и вымывание как раз то, что может оказаться самым насущным и дефицитным в более или менее отдаленном будущем? Не является ли рационалистичность рыночного отбора одномерной и, главное, краткосрочной?» [22]