Педагогическая поэма

Макаренко Антон Семенович

Я кивнул Федоренко. Брегель рассматривала нас, как уродцев в банке, и ее щеки начинали принимать бульдожьи формы. Я поспешил отвлечь ее внимание от неприятных вещей:

— А это что за компания? Кто же это?

— А этот тот пацан… — говорит Федоренко. — Боевой такой. Говорят, побили его крепко.

— Верно, это отряд Зайченко, — узнаю и я.

— Кто его побил? — спрашивает Брегель.

— Избили ночью… здешние, конечно.

— За что? Почему вы не сообщили? Давно?

— Варвара Викторовна, — сказал я сурово, — здесь, в Куряже,

на протяжении ряда лет издевались над ребятами. Поскольку это мало вас интересовало, я имел основания думать, что и этот случай недостоин вашего внимания… тем более что я заинтересовался им лично.

Брегель мою суровую речь поняла как приглашение уезжать: Она сказала сухо:

— До свидания.

И направилась к машине, из которой уже выглядывала голова товарища Зои.

Я вздохнул свободно. Я пошел навстречу восемнадцатому отряду Вани Зайченко.

Ваня вел отряд торжественно. Мы восемнадцатый отряд нарочно составили из одних куряжан; это придавало отряду и Ваньке блеск особого значения. Ванька это понял. Федоренко громко расхохотался:

— Ах ты, шкеты такие!..

Восемнадцатый отряд приближался к нам, щеголяя военной выправкой. Двадцать пацанов шли по четыре в ряд, держали ногу и даже руками размахивали по-военному. Когда это Зайченко успел добиться такой милитаризации? Я решил поддержать военный дух восемнадцатого отряда и приложил руку к козырьку фуражки:

— Здравствуйте, товарищи!

Но восемнадцатый отряд не был готов к такому маневру. Ребята загалдели как попало, и Ванька обиженно махнул рукой:

— Вот еще… граки!

Федоренко в восторге хлопнул себя по коленам:

— Смотри ты, уже научился!

Чтобы как-нибудь разрешить положение, я сказал:

— Вольно, восемнадцатый отряд! Расскажите, как купались…

Петр Маликов улыбнулся светло:

— Купались? Хорошо купались. Правда ж, Тимка?

Одарюк отвернулся и сказал кому-то в плечо, сдержанно:

— С мылом…

Зайченко с гордостью посмотрел на меня:

— Теперь каждый день с мылом будем. У нас завхоз Одарюк, видите?

Он показал на коричневую коробку в руках Одарюка.

— Два куска сегодня мыла вымазали: аж два куска! Ну, так это для первого дня только. А потом меньше. А вот у нас какой вопрос, понимаете… Конечно, мы не пищим… Правда ж, мы не пищим? — обратился он к своим.

— Ах ты, чертовы пацаны! — восхитился Федоренко.

— Не пищим! Нет, мы не пищим! — крикнули пацаны.

Ваня несколько раз обернулся во все стороны:

— А только вопрос такой, понимаете?

— Хорошо. Я понимаю: вы не пищите, а только задаете вопрос.

Ваня вытянул губы и напружинил глаза:

— Вот-вот. Задаем вопрос: в других отрядах есть старые горьковцы, хоть три, хоть пять. Так же? А у нас нету. Нету, и все!

Когда Ваня произносил слово «нету», он повышал голос до писка и делал восхитительное движение вытянутым пальцем от правого уха в сторону.

Вдруг Ваня звонко засмеялся:

— Одеял нету! Нету,

и все! И тюфяков. Ни одного! Нету!

Ваня еще веселее захохотал, засмеялись и члены восемнадцатого отряда.

Я написал командиру восемнадцатого записку к Алешке Волкову: немедленно выдать шесть одеял и шесть матрацев.

По дороге к речке началось большое движение. Отряды колонистов заходили по ней, как на маневрах.

За конюшней, среди зарослей бурьяна, расположились четыре парикмахера, привезенные из города еще утром. Куряжская корка по частям отваливалась с организмов куряжан, подтверждаемая мою постоянную точку зрения: куряжане оказались обыкновенными мальчиками, оживленными, говорливыми и вообще «радостным народом».

Я видел, с каким искренним восторгом осматривают хлопцы свой новый костюм, с каким неожиданным кокетством расправляют складки рубах, вертят в руках тюбетейки. Остроумный Алешка Волков, разобравшись в бесконечной ярмарке всяких вещей, расставленных вокруг собора, прежде всего вытащил на поверхность единственное наше трюмо, и его в первую очередь приладили два пацана на возвышении. И возле трюмо сразу образовалась толпа желающих увидеть свое отражение в мире и полюбоваться им. Среди куряжан нашлось очень много красивых ребят, да и остальные должны были похорошеть в самом непродолжительном времени, ибо красота есть функция труда и питания.

У девочек было особенно радостно. Горьковские девчата привезли для куряжских девчат специально для них сшитые роскошные наряды: синяя сатиновая юбочка, заложенная в крупную складку, хорошей ткани белая блузка, голубые носки и так называемые балетки. Кудлатый разрешил девичьим отрядам затащить в спальню швейные машины, и там началась обыкновенная женская вакханалия: перешивка, примерка, прилаживание. Куряжскую прачечную на сегодняшний день мы отдали в полное распоряжение девчат. Я встретил Переца и сказал ему строго:

— Переоденься в спецовку и нагрей девчатам котел в прачечной. Только, пожайлуста, без волынки: одна нога здесь, другая там.

Перец вытянул ко мне поцарапанное свое лицо, ткнул себя в грудь и спросил:

— Это… чтобы я нагрел девчатам воды?

— Да.

Перец выпятил живот, надул щеки и заорал на весь монастырь, козыряя рукой, как обыкновенно козыряют военные:

— Есть нагреть воды!

Вышло это у него достаточно нескладно, но энергично. Но после такого парада Перец вдруг загрустил:

— Так… А где ж я возьму спецовку? Наш девятый отряд еще не получил…

Я сказал Перецу:

— Детка! Может быть, нужно взять тебя за ручку и повести переодеть? И кроме того, скажи, сколько еще времени ты будешь здесь болтать языком?

Окружающие нас ребята захохотали. Перец завертел башкой и закричал уже без всякой парадности:

— Сделаю!.. Сделаю, будьте покойны!

И убежал.

Лапоть снова трубил совет командиров, на этот раз на паперти собора, где уже устраивал свою спальню отряд Гуда.