Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
Шрифт:
– Это, конечно, вы правильно говорите, товарищ Зорин, но только я уже не дождусь, когда будут хорошие средства производства. Потухающая кривая – это, конечно, гадость, как я понимаю. Я боюсь, что моей кривой не хватит до металлургии.
Санчо с размаху обнял Соломона Давидовича:
– Соломон Давидович! Хватит! Честное слово, хватит! Вы посмотрите, вы только посмотрите!
У Соломона Давидовича пробежала по морщинистой щеке слеза. Он улыбнулся и с досадой смахнул ее пальцем.
– Чертова слабость, между нами говоря!
– Ничего, а вы посмотрите на фронт. Штыковой бой,
– Может быть, он и бежит, а только посмотрим, куда еще мы выйдем с этим самым новым заводом. Расходы большие, ах, какие расходы! Сто каменщиков, легко сказать!
– Выйдем! Знаете, куда выйдем? Ой, я вам сейчас как скажу, так вы умрете, Соломон Давидович!
– Это уже и лишнее, товарищ Зорин!
– Нет, нет, не умрете! Мы выйдем на генеральскую линию! Во!
254
«И враг бежит, бежит, бежит!» – слова из популярной солдатской песни в годы первой мировой и гражданской войн.
– Что вы говорите? Каким образом мы так далеко выйдем?
– А что мы будем делать? Что? Электроинструмент!
Комсомольцы вдруг закричали все, захлопали Зорина и Соломона Давидовича по плечам:
– Санчо молодец! Электроинструмент – это и есть средства производства!
– А трусики?
– А ковбойки?
– А стулья?
Но Соломон Давидович тоже воспрянул духом:
– Не думайте, товарищи, что я ничего не понимаю в политике! И не морочьте мне голову! Стулья! Конечно, если сидеть на стуле и объясняться в любви, так это никакого отношения не имеет к производству и даже мешает. Ну а если человек сядет на стул и будет что-нибудь шить, так это уже производство. А чертежный стол? А масленка? Мы не такие уже оппортунисты, как некоторые думают. Но только и без штанов нельзя.
– Нельзя!
– Без штанов если человек, так вы знаете, как он называется?
– Нищий.
– Нет, хуже. Он называется прогульщик!
Шумной, галдящей, веселой толпой они вышли на крыльцо. Соломон Давидович хитро погрозил пальцем:
– Вы хитрые со стариком разговаривать, а цветочки, цветочки любите.
Колонисты хохотали и обнимали Соломона Давидовича:
– Дело не в цветочках, дело в плане. Цветочкам свое место, а металлургии свое.
6
Лагери
15 мая начали строить лагери. Когда это слово «лагери» первый раз прокатилось по колонии, оно даже не произвело особенного впечатления, так мало ему поверили: легко сказать, лагери! Самые легковерные люди отмахивались руками и говорили:
– Ты что-то съел сегодня за завтраком?
Однако в совете бригадиров Захаров, как будто нечаянно, произнес:
– Да! Я и забыл, нам еще нужно поговорить по одному вопросику, мы получаем двадцать палаток, так вот…
Потом Захаров посмотрел на бригадиров и увидел, что они задохнулись от неожиданного удара.
– Лаг… Черт… Да не может быть!
Шесть дней колонисты не могли опомниться, а на седьмой день привезли палатки. Шесть дней и Захаров без улыбки не проходил по колонии, и все встречали его особенно приветливым салютом и огненными взглядами.
«Старики» хорошо знали, что в такие эпохи Захаров не прощает самого маленького проступка, такой уж у него характер: смеется, шутит, зубоскалит и в то же время рассыпает налево и налево наряды и аресты. Пояс плохо надет, ботинки не начищены до полного блеска, бумажку бросил в цветнике, закурил в здании – лучше не попадайся на глаза, влепит что нужно и еще радуется:
– Попался? Я тебя давно хочу взгреть, да никак поймать не могу.
И еще удивительно, что никто на него не обижается, со смехом отвечают:
– Есть один час ареста! – и продолжают с ним разговаривать, как ни в чем не бывало.
Палатки подарил тот самый военный с ромбом, которому так понравилась игра Вани Гальченко. Палатки были старенькие, выбракованные, пришлось даже заплаты положить кое-где, но… какие все-таки красивые палатки! Некоторые знатоки из четвертой бригады утверждали, что это палатки командирские, и им с удовольствием верили, другие, тоже из четвертой бригады, пытались утверждать, что это не палатки, а «шатры», но к такому утверждению все относились с сомнением.
Было намечено за парком красивое место для лагеря. Двадцать палаток решили ставить в одну линию, а какой бригаде на каком месте строиться, как всегда в колонии, должен был решить жребий. На столе у Торского лежат одиннадцать билетов, Торский предложил бригадирам подходить по порядку номеров и тянуть свое счастье. Клава Каширина попросила слова:
– Пятая и одиннадцатая бригады просят дать им крайние места.
– Это почему такое? Каждому крайнее место приятно.
– А чем для тебя приятно?
– Раз для вас приятно, значит, и для нас приятно.
– Девочкам нужны крайние места.
– Да почему?
– Нам неудобно между мальчишками.
Раздались недовольные голоса:
– Это капризы! С какой стати: как девочка, так и всякие фокусы!
Клава серьезно нажимала:
– Мы просим крайние места.
Санчо Зорин не пропускал ни одного совета. Он и сейчас ввязался:
– Я предлагаю из принципа не давать им крайних мест.
– Из какого принципа?
– А из какого принципа вам нужны крайние места? Это значит, ты боишься: мальчишки вас покусают.
– Не покусают, а девочки любят чистоту.
Тут и другие бригадиры возмутились. С каких это пор монополия на чистоту принадлежит девочкам? Клава рассердилась:
– Вам что, неряхам? В каких трусиках в цех идете, в таких и спите.
– Как там мы не спим, а палатки вам по жребию.
– Мы тогда останемся в спальнях, – сказала Клава.
– В спальнях? – кто-то грозно подвинулся на диване. – В спальнях?