Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)
Шрифт:
Остаются только седые старики да женщины – одинокие или с мужьями, которые шляются бог знает где… Иногда они возвращаются, как те грозы, о которых я рассказывал. Когда они появляются, по всему поселку слышен шепот, когда уходят – что-то вроде ворчания. Они оставляют мешок припасов своим старикам, делают новых детей своим женам, и до следующего года о них не услышишь… А случается, не услышишь больше никогда… Таков обычай. Там это называют «законом», но суть одна. Дети всю жизнь трудятся ради отцов, как те когда-то трудились ради своих, и так далее – бог
Старики тем временем ждут своих сыновей и ждут дня своей смерти, сидя у порога с опущенными руками, которые приходят в движение только ради этой благодати – сыновней благодарности. Совсем одни – в Лувине, в этом царстве одиночества.
Однажды я попробовал убедить их уйти куда-нибудь в другое место, с хорошей землей. «Пойдемте отсюда, – сказал я им. – И для нас найдется место. Правительство поможет нам».
Они выслушали меня, не мигая, глядя из глубины своих глаз, в которых лишь на самом дне теплился слабый огонек.
– Говоришь, правительство поможет, учитель? А знаком ли ты с правительством?
Я ответил, что да, знаком.
– Вот и мы знакомы. Имели случай познакомиться. Одного мы не знаем: есть ли у правительства мать?
Я сказал, что мать правительства – это Родина. Они замотали головами: мол, нет. И стали смеяться. В первый и последний раз я видел, как люди в Лувине смеялись. Они улыбались своими беззубыми ртами и говорили, что, мол, нет – у правительства нет матери.
И знаете, они правы. Этот господин, именующий себя «правительством», вспоминает о них только тогда, когда кто-нибудь из местных набедокурит тут, внизу. Тогда за ним посылают в Лувину и убивают. А так они, может, никогда бы и не узнали об этом месте.
– Ты хочешь сказать, что нам нужно уйти из Лувины, потому что, как ты говоришь, хватит с нас голодать здесь ни за что ни про что, – сказали они мне. – Допустим, мы уйдем. А кто заберет наших мертвых? Они живут здесь, и мы не можем оставить их одних.
Так они и живут там до сих пор. Вы увидите их и теперь, раз едете туда. Увидите, как они жуют сухую мескитовую кору и запивают собственной слюной, чтобы обмануть голод. Как ходят, словно тени, прижавшись к стенам домов. Кажется, что ветер вот-вот унесет их.
– Неужели вы не слышите, как свистит этот ветер? – спросил я у них наконец. – Рано или поздно он прикончит вас.
– Будет дуть столько, сколько ему положено. Так заведено Богом, – отвечали они. – Без ветра нам придется худо. Когда его нет, солнце изо всех сил давит на Лувину и высасывает из нас кровь и ту немногую влагу, что осталась в нашей шкуре. А благодаря ветру солнце висит там, в вышине. Так лучше.
Больше я уже ничего не говорил. Я уехал из Лувины, никогда больше там не был и не собираюсь возвращаться.
Но надо же, как все повторяется в этом мире. Вы едете туда сейчас, через пару часов. Прошло, наверное, около пятнадцати лет с тех пор, как я услышал те же слова: «Вы поедете в деревню Сан-Хуан-Лувина». В те дни силы еще не оставили меня. Я был полон идей… Вы ведь знаете, всеми
Сан-Хуан-Лувина. Каким горним казалось мне это имя. А ведь это настоящее чистилище. Гиблое место, где передохли даже собаки, и теперь некому облаять тишину. Ведь когда привыкнешь к вихрям, что свистят там, начинаешь слышать одну лишь тишину одиночества. И это убивает. Посмотрите на меня. Меня это убило. Вы, коль скоро едете туда, быстро поймете, о чем я говорю…
Как вы смотрите на то, чтобы попросить этого господина организовать нам немного мескаля? Из-за пива нужно постоянно вставать, а это сильно мешает разговору. Эй, Камило, подай-ка нам пару стопок мескаля!
Так вот, как я и говорил вам…
Но он ничего не сказал. Только уперся взглядом в стол, по которому ползали термиты – уже без крыльев, словно маленькие голые червяки.
Снаружи все так же слышалось приближение ночи. Шум реки, которая текла меж стволов камичинов. Уже совсем вдалеке – крики детей. На маленьком небе дверного проема появлялись звезды.
Человек, глядевший на термитов, упал лицом в стол и уснул.
Ночь, когда он остался один
– Почему вы идете так медленно? – спросил Фелисиано Руэлас у шедших впереди. – Так мы заснем на ходу. Разве вам не нужно прийти скорее?
– Придем завтра с рассветом, – отвечали ему.
Это было последнее, что он слышал от них. Их последние слова. Но об этом он вспомнит после, на следующий день.
Они шли втроем, глядя в землю, стараясь воспользоваться той каплей света, что давала ночь.
«Оно и лучше, что темно. Так они не увидят нас».
Они уже говорили это – совсем недавно, а может и прошлой ночью. Он не помнил. Сон туманил мысли.
Теперь, на подъеме, он чувствовал, как сон возвращается. Видел, как он приближается, окружает его – словно ищет, где тело устало больше всего. И тогда набрасывается сверху, со спины, там, где висят ружья.
Пока дорога шла ровно, он шагал быстро. С началом подъема он стал отставать: голова начала тихонько покачиваться, все тише и тише по мере того, как становились короче его шаги. Остальные прошли мимо и теперь были далеко впереди, а он все так же водил взад-вперед своей сонной головой.
Он отставал все сильнее. Дорога стояла перед ним почти на уровне глаз. И тяжесть ружей. И сон, засевший там, где горбилась его спина.
Он слышал, как постепенно исчезает звук его шагов: гулкие удары каблуков, которые он впервые услышал бог знает когда, и теперь слышал бог знает которую ночь подряд: «От Магдалены туда – первая ночь, потом оттуда сюда – вторая. Эта третья. Было бы не так много, – думал он, – если бы мы по крайней мере спали днем». Но они не захотели: «Нас могут схватить спящими, – сказали они, – и это будет хуже всего».