Пехота-2. Збройники
Шрифт:
В полседьмого уже светлело. Бурчал «Урал», бурчал Механ, бурчал Донбасс. Хьюстон, унылый и скучный, каким только и может быть поднятый затемно мобилизованный солдат, сидел в обнимку с винтовкой и печально смотрел через трассу. В глаза било встающее из-за серого террикона солнце.
— Хьюстон, сонечко, — протянул я. — Та нихера ты не выцелишь.
— Не выцелю, — кивнул Хьюстон и зевнул.
Ого. Стоматолог по тебе плачет.
— Ну так иди спать.
— Та смысл? Черз полтора часа наряд. Посижу тут. Може, че и выцелю…
— Ну давай, давай… Кирпииич! Ну скоро ты?
Кирпич махнул рукой и заспешил. Высокий сутулый мужик шел, оскальзываясь на замерзшей грязи, и смешно размахивал длинными руками.
Ночь прошла. Эверест молчал, и причину этого я узнал полчаса назад от Яноша. Вечером, после войны на «четырнадцатой», кто-то в «семьдесятдвойке» плюнул, махнул рукой на все эти невнятные движи и выгнал два танка на КПВВ. Во избежание, так сказать, и как демонстрацию намерений. Они простояли там ночь, периодически прогреваясь, и под утро ушли домой, под бдительные очи ОБСЕ. Могли бы, кстати, и «Спартан» погранцам заодно передвинуть. Хотя майора я понимал — маневрирующий среди фанерных домиков танк… та ну нафиг. Ладно, приедем мы, передвинем… О, вот и Кирпич.
С «серого» террикона бухнул выстрел. Я пригнулся. Наряд всполошился и рванул к АГСу, пацаны завозились, Ветер поднял теплак, чертыхнулся и схватился за бинокль. Сепар распахнул дверку и быстро выбрался из кабины. Васюм, и не подумавший пригнуться, вдруг углядел дырку в борту ненаглядной машины, ноздри его раздулись, и он изверг такой поток матов, который я, наверное, и не слышал раньше.
Кирпич спокойно обогнул «Урал», подошел к «дашке», дернул за рычаг слева, пригнулся, немного довернул ствол и дал короткую. Выпрямился, посмотрел вдаль, снова ссутулился, сунул руки в карманы и шагнул к машине.
— Ветер… — я разогнулся.
Ветер поднял руку, не опуская бинокля. Потом как-то подался вперед, всматриваясь в раннее утро Донбасса. Опять отступил.
— Да что там? — спросил я.
— Гала, давай з «гуся»! — крикнул Ветер. — Мля! Сукаааа! Та быстрее!!!
— Да что там? — я шагнул вперед.
Ветер обернулся и улыбнулся.
— Там кто-то кого-то вроде тащит. Бля буду — попал. Попааааал! Кирпич! Кирпичина ты, твою налево! Попал!
Кирпич пожал плечами, обернулся и побрел к заднему борту. Сепар уже стоял там, пытаясь откинуть тент. Солнце, мутное и дурное, лениво заползало на небо. Дикая, ежедневная нереальная реальность происходящего снова накрыла меня, я опять почувствовал, насколько чужеродны, смешны и странны мы все тут — между этим солнцем и этим снегом, между «ихними» и «нашими», между небом и землей, в странной войне. Хотя… А бывают ли войны не странными?
Кончай философствовать, Мартин, нашел время. Новый день, смотри, и насковзь приземленные задачи. Сейчас «Спартана» предвинем, потом надо что-то с дровами решать… И бэка на «сапог» и «бэху» рожать, то есть, ехать в батальон. И на «Новую почту» треба, надо ж отправить «лову».
И все-таки позвонить домой.
Интересно, таки реально прибили снайпера?
Зазвонил телефон, и тут же хлопнул АГС. Гала дождался разрывов, чуть довернул и дал очередь. Я дождался разрывов, услышал смех Ветра, покачался с пятки на носок и снял трубку.
— Алё.
— Опять у тебя рация села, — проворчал Мастер. — Шо у вас там?
— Все нормально. Вроде в снайпера попали.
— Вроде?
— Та хто его знает… Васюму борт прострелил, Васюм в шоке, Васюм злобствует и предлагает двинуть танки.
— Аааа… Ну понятно. Ну, вы поехали?
— Та да. Давай.
— Давай.
— Мастер, Мастер! — заторопился я. — Слушай… Так хто вчера с «дашки» поверх нас садил так чётенько, шо я чуть не поседел?
— Да я сам чуть не поседел, — хмыкнул Мастер. — Виктор Анатольевич работал.
— Виктор Анатольевич? — я мучительно пытался вспомнить «форму-раз». — Это кто?
— Особовий склад нужно знать, — начал издеваться Мастер. — Виктор Анатольевич, мобилизованный в пятую волну, безуспешно прошедший Ровенскую учебку и распределенный в сорок первый отдельный мотопехотный батальон. Під час несення служби
— Да ктооо? — взвыл я.
— Кто-кто, — засмеялся Толик. — Мог бы и вспомнить. Кирпич.
Людина війни 1:
Пулеметчик
Пулеметчик — то зла людина, я вам доповідаю.
Во-первых, потому что пулемет, собака такая, охрененно тяжелый. Не, главное, эти сайгаки по три магазина на корсара повесили, калаша через голову — и поскакали. А тут — «ПКС», да с коробом, да ленту набей ручками, да подсумка под запасной короб нема нифига. И хрен хто по своей воле поможет тащить. Не, а на стрельбах — начинается отэто «даааай пошмалять». «Пошмаляй, если потом поможешь почистить». И потом что? Правильно. Хрен хто помогает.
Но вот на выходе… ооооо. На выходе, да на фланге, да с сошек… пулеметчик резко становится самым любимым человеком в группе. Ты гля — уже и ленты помогают набивать, и намучивают где-то (в соседней роте) еще коробов, и тянут это всё, и не пищат, бо патронов бывает или очень мало, или мало, но больше уже не поднять. И на выходе да в посадке «покемон» — то первое дело. Ты еще «муху» не взвел и не понял, куда шмальнуть, а пкм-щик уже к земле всех прижал и дает короткими, красиво — так, та-тах, та-та-тах, — тяжелые пули щепят ветки и странно поют в воздухе.
Замолк пулик, и ты мучительно думаешь: то перезарядка чи капець? А не, опять слышно, фух, снова засандалил злыми короткими.
Пулемет этим ранним восточным холодным утром — не тяжеленная железка, а изогнутая лира, которую касается прекрасными мраморными пальцами изящный ангел. Пулик да еще карманная артиллерия — то, что резко повышает наши шансы пить растворимый кофе со сгущом через полчаса на опорнике, а не валяться и хлюпать кровью среди раскидистых акаций в редкой донбасской зеленке.
Люби пулеметчика — он твой злой брат, который работает с фланга.
Тридцать пять
Этой истории не было. Точнее так — она была, только разорванная на много-много кадров, моментов, кусочков, происходивших в секторах, волнах и годах. Ну и, если честно, — ее не должно было быть, ведь она рассказывает об «аватарке» на передке, а ни черта не о героическом чем-то. И в главной роли — не я, а просто главный герой. Он. Он лучше, чище, смелее, умнее и главное — он моложе.
Ведь на войне он только месяц, и ему всего тридцать пять.
Окрестности СТАРОГНАТОВКИ, двадцатое октября 2015 г., примерно 22:00.
… Я выкашлял землю, аккуратно снял с себя каску, потом стащил АКС. Взялся за ствол, размахнулся и изо всех оставшихся сил ударил его. Неумело, зато быстро и от души. Раскладной приклад прилетел в голову, ухо брызнуло кровью, и Витя как-то кособоко сел на задницу прямо в траншее. Сверху посыпались комья прекрасного донбасского чернозема.
Бить дальше не хотелось. Хотелось махнуть стакан военного коньяка, пополоскать рот и почему-то вымыть руки. Легкие горели, в глазах плавали дурацкие звездочки. Витя мотал головой и что-то промычал.
— С днем рождения, бля, — выплюнул я в октябрьскую ночь.
И ночь, только что пластаемая линиями очередей, конечно же, промолчала. Витя заерзал и опять загундел. Вдруг стало холодно.
Был поздний октябрь пятнадцатого, и к этому времени наш кусок линии фронта не двигался уже черт знает сколько времени. Летняя попытка семьдесятдвойки отжать Белокаменку и выйти под Новоласпу окончилась неудачей, и хотя разменялись мы в нашу пользу, но дырявая линия РОПов и ВОПов не сдвинулась ни на миллиметр. И сквозь эту линию ходили все. Ходили «мощные контрабасы» с десятью килограммами сливочного масла и пятью палками колбасы. Периодически их ловили наши доблестные правоохранители и выдавали за большую победу на ниве борьбы с незаконным оборотом, ага. Ходили мы, пересекая поля и жидкие «зеленки» и забредая в тыл к сепарам. И ходили они.