Пехота
Шрифт:
Толпа заухмылялась. Я вспомнил, что танков у нас аж два, и те неизвестно где и когда подскочат. С другой стороны — они из танкового бата семьдесятдвойки, а командира танкистов я знал, он был абсолютно чокнутый в хорошем, военном смысле этого слова. Если их… если нас начнут сильно ху.рить, он и роту выкатит, наплевав на всякие «заборони на відкриття вогню» и ОБСЕ, и отровняет ландшафт по полной. Надеюсь. Крепко надеюсь. И комбат, наверное, достиг некоторых эээ… договоренностей на их, комбатском, уровне. Никогда нельзя недооценивать силу армейских горизонтальных связей.
— Перекур
— Это что? — комбат махнул рукой вверх.
— Это не «что», это матрос Васюм, готовящийся войти в историю, как первый механик-водитель, на.бнувшийся с волонтерского пикапа при захвате серой зоны в секторе «Мэ», — быстро ответил я.
— Та я понял, что Механ. Я спрашиваю, почему без бронежилета и каски? — комбат даже не усмехнулся. — Эй, на крейсере! Где бронежилет и каска?
— Виноват, тарщ полковник! — гаркнул я во всю мощь прокуренных легких. — Разрешите устранить?
— Устраняй, — комбат отвернулся к Алмазу.
— Я в бронике-на, — на всякий случай сказал Алмаз.
— Но без каски, — тут же парировал комбат.
— Она у него в кармане, — вклинился я, — под саперной лопаткой.
— Юмористы. Петросяны херовы. А кто за все отвечает?
— Вы, — хором сказали мы с Алмазом.
— Отож, — вздохнул комбат. — Так, выдвигаешься через полчаса, а то и через сорок минут. Ближе чем на восемьсот не подъезжай! Карту запомнил? Все. Жди моего звонка. Иисуса нашел?
— Нашел.
— И где он?
— Ээээ, — я обернулся к машине.
За кабиной раздалось невнятное шебуршание, сдавленные маты, и тут же показался Иисус в надетой набекрень незастегнутой каске.
— Я тут.
— Что решил? Затягивать будешь?
— Сбоку в посадке, справа — да, поставлю. На поле — нет.
Палевно, срисуют в момент.
— Я же говорил… — комбат опять обернулся к Алмазу: — Ладно, давай уже сигарету, и выдвигайтесь.
Алмаз протянул открытую пачку, потом зажигалку. Понемногу начинало холодать, полетели на дорогу яркие светлячки окурков, и маленькая группка уставших людей, вытягиваясь в колонну, неторопливо потопала на поле. Последними шли два связиста, один разматывал кабель, второй пытался пристроить, ну хоть куда-то, четвертую катушку.
Я поставил локти на капот, положил подбородок на сплетенные пальцы и постарался запомнить навсегда, вбить, впечатать в память этот кадр — куцая зеленка, поле, две машины, набитые боекомплектом, и два с половиной десятка людей, о которых никто и никогда не вспомнит, не оценит, не наградит, и которые уходят туда, в сторону Белокаменки, ни черта не зная и упрямо переставляя ноги, шаг за шагом, стукая берцами в донбасскую пыль. На восток, откусывая по километруполтора-два, нечасто, потихоньку, теряя людей, сжигая топливо и вгрызаясь в грунт, двигалась украинская пехота.
— Нооочь… И тишинаааа… Данная навеееек… — я распевал песню, втискивая тяжелый
— Слушай, я не понял, тут левее, нет? — Я придвинулся к лобовому стеклу, но виднее не стало. Попытался высунуть голову в окно, но так тоже ни черта не было видно.
— Я так не скажу, — просипел Иисус, — я ж не вижу ничего из-за этого твоего АГСа.
— Это не мой. Это алмазовский. Ты мне чужой АГС не приплетай. И ногами там не шуруди, прицел сломаешь.
В ногах у сапера лежал завернутый в какое-то рядно ПАГ, булька с водой и еще какая-то минно-взрывная фигня, постукивающая друг о друга твердыми боками в банальном советском замызганном вещмешке. Мне совсем не хотелось знать, что там. В кузове, на башне из ящиков с бэка, горделиво возвышался Васюм, обозревая окрестности, то есть, серую зону, полосу безвластной и ничейной земли. За нами тащился комбатовский паджеро с Мадьяром за рулем. Дороги Мадьяр тоже не знал. Мы тулили вдоль посадки, инет стоически отказывался работать, навигатор помещал нас то в Кальмиус, то к «нижнему» магазину в Старогнатовке, то почему-то к волноваховскому автовокзалу. Хотелось есть.
— Да. Тут налево, вдоль посадки до угла, и там разгружаемся. До наших будет примерно метров восемьсот-девятьсот.
— О. То шо комбат прописал. Погнали.
— Потихоньку давай. Я тут не проверял ни черта.
— Вот умеешь ты обнадежить. Поползли. Васюууум, — я опять высунул голову в окно.
— А? — раздалось уставное выражение второй роты откуда-то сверху.
— Посилити пильність, людей в укриття, спостерігати і доповідь мені! — пробормотал я и с третьего раза поймал вторую передачу.
— Шо? — прилетело с башни-из-сплошного-бэка.
— Ничо. Забей. Высматривай угол, скоро приедем.
— Ага, — равнодушно ответил Вася.
Но тихо было, да. Урчание двух машин, идущих без света, только и вплетало в эту ночь солярный выхлоп и треск травы под горячими шинами. Тихо… И это было прекрасно. Люди дошли, сбросили бэка, выползли на поле и взялись за лопаты. Нам бы три ночи… Ээээх, не перегибай, Мартин. Хотя бы две, и мы хоть немного закопаемся. А ежели мы хоть немного закопаемся, то выковырять нас можно или тяжелой артой, или ножками, ножками к нам пришлепать. Мечты, мечты. Интересно, как футбол закончился? Кто хоть играл-то?
— Не понял, — сказал Иисус и опять засовался на сиденье.
— Отэто ты сейчас плохо сказал. Неуютно. А учитывая, что ты еще и сапер, это вдвойне херово.
Я нажал на тормоз, тяжелая машина стала, сзади тут же остановился паджеро.
— По моим расчётам мы уже проехали угол. Но угла-то нет!
— Мда… — я вылез из машины и посмотрел вверх.
Махнул Мадьяру, он подхватил свой АКМС и тоже вылез наружу.
— Шо такое?
— Иисус нас завел, хер знает куда. Еще полчаса — и Россия.