Пелагея и принц осени
Шрифт:
— Если вы сделаете эту операцию, мой сын не сможет петь. Допустим, он выкарабкается. Как он будет жить? Петь на сцене — его заветная мечта, — донеслись до Пелагеи слова мужчины.
— Вы в своём уме? — шептал ему доктор. — Он умирает, а вы говорите о каком-то пении. Что важнее?
— Погодите, — вмешался ещё один врач, благообразный старик с выбеленной бородой, похожий на лекаря из древних свитков. Он только что вышел из операционной и снял маску. — Я могу использовать другой метод, не повредив пациенту голосовые связки.
— Сделайте
И я, подумалось Пелагее. Я же тоже могу.
Всё это время у неё ком стоял в горле. Хотелось плакать. А ещё растолкать тех, кто мешает пройти, и ринуться к Кю в палату. У неё нет медицинского диплома, и она не может провести операцию, но её прикосновения… Они ведь прежде уже не раз спасали. Её прикосновения целительны. Если б только можно было…
Так, секундочку. А кто ей запрещает превратиться в горлицу? Окна в операционной, конечно, скорее всего, закрыты или вообще отсутствуют. Но если как-нибудь исхитриться… Птице ведь проще проникнуть куда бы то ни было.
«Прежде чем сдаваться, надо хотя бы попробовать, — сказала она себе. — Иначе совесть замучает. Топай давай в туалет, превращаться будем».
Глава 7. Живи, я сказала
В уборной не было ни души и имелась форточка, которую Пелагея открыла первым же делом. Она осторожно поставила свою сумку под раковину умывальника, хотя могла бы, в принципе, отдать её Юлиане. Но тогда ведь вопросов не оберёшься: а что ты задумала, а зачем. И советов не дурить тоже наслушаешься впрок.
Лишнее внимание сейчас было ей ни к чему. Она зашла в кабинку туалета, провернула трюк с превращением и вылетела оттуда белой горлицей. На улицу горлица успела упорхнуть аккурат тогда, когда дверь уборной открыли посторонние.
Пелагея превращалась вместе с платьем только потому, что шила платье сама. Именно по этой причине она предпочитала не носить магазинную одежду и пренебрегала дизайнерскими вещами, от которых Юлиана теряла разум.
Запомнив расположение операционной, горлица облетела здание больницы и приземлилась на жестяном карнизе. Окно в палате всё-таки было. Правда, оно оказалось заперто. Как раз сейчас внутри велась сложнейшая операция: седой доктор со свитков проделывал в теле Кю аккуратные дырки по бокам, чтобы устранить повреждения лёгких, которые были проколоты сломанными рёбрами.
Хирургическое вмешательство длилось больше часа. Пелагея-горлица терпеливо прислушивалась, сидя на отливе. Когда манипуляции завершились (судя по интонациям врача, успешно), пациента подсоединили ко всем необходимым контрольным приборам и приоткрыли окно, чтобы впустить воздуха.
Пелагея дождалась, пока не уйдёт последняя медсестра, и проникла в палату. Там она, недолго думая, превратилась в себя и подошла к койке больного.
— Кю, — проговорила она едва слышно. —
Подключенный к аппарату искусственной вентиляции лёгких, он молчал. Красивые глаза с такими длинными и тёмными ресницами, были наглухо, как шторы, задёрнуты, бледные губы — трогательно сжаты, и у Пелагеи вырвался судорожный вздох. Почему он ей нравится? Почему она рискует из-за него?
— Живи, — повторила она и, склонившись над Кю, трепетно опустила ладонь ему на лоб.
Продержав так руку минуты две, она отошла. Никаких видимых изменений не наблюдалось. Кю лежал неподвижно, словно покойник. Размеренно, в режиме работы сердца, пищал электрокардиограф.
Пелагея усилием воли запретила себе слёзы и, сделав шаги с поворотами, вновь обернулась горлицей, чтобы улететь через форточку.
Если она так сильно привязалась к этому слабому человеку, Ли Тэ Ри должен быть первым, кто об этом узнает. Она решила сегодня же, не откладывая, написать ему письмо.
— Где ты пропадала? — спросила Юлиана, когда Пелагея в своём первоначальном обличье вышла из туалета. — Расстройство желудка, да?
— Вроде того, — соврала та, поправляя на плече ремешок сумки. — Ну что, пойдём?
— Да, надо бы освежиться. А то столько стресса, — сказала Юлиана и закатила глаза, чтобы у окружающих сложилось хотя бы приблизительное представление о том, сколько именно стресса на неё свалилось. — Как насчёт того, чтобы сгонять к морю?
— Можно и сгонять, — задумчиво согласилась Пелагея.
Шум прибоя отлично вытеснял из головы мысли, причём любые. В частности, две головы обременённых самоанализом дамочек уже довольно скоро приобрели пугающую степень пустоты. Что там, по графику, положено сделать после четырнадцати-ноль-ноль? Ай, да какая разница! Работа не волк, тренировка тоже не волк. В лес не убежит. Расслабься, Юлиана.
Любовь зла? Письмо мужу с признаниями в супружеской неверности? А не рановато, Пелагея? Пока что ты не совершила ничего предосудительного. Давай лучше залипнем на этом пляже с восхитительно синим горизонтом, а также восхитительными Кексом и Пирогом. Вон они, порождения бездны. Несутся к тебе, как чумные, вывалив из зубастых пастей свои малиновые языки.
Жертва экспериментов, жёлтый спрут Джемма, издали завидев Юлиану и Пелагею, расторопно пригнала лодку к берегу.
— Что, уже отчаливаете? — И улыбочка эта фирменная, кровоостанавливающая. Увидит кто неподготовленный — гарантированно в психушку загремит.
— Да не отчаливаем мы, не отчаливаем. Прогуляться вышли, — сказала Юлиана. — У нас тут знакомый один в автокатастрофу попал, Пелагея переживает.
— Не переживаю я, — буркнула та. — Всё с ним будет в порядке.
— Откуда уверенность? Та-а-а-к, — лукаво сощурилась Юлиана. — Значит, ты в туалете не насущные потребности справляла, а в горлицу превращалась?
Пелагея вздохнула. От лучшей подруги ничего не утаишь.
— Ты была в палате уже после операции или до? Как он? Живой?