Пелена
Шрифт:
Остановился, когда до источника шума оставалось всего два пролёта. Отсюда были хорошо слышны голоса: старческий, девичий, мужской, и ещё, неожиданно появился детский, звонкий голосок, принадлежащей девочке.
Из было слишком много. Ни на миг не задержавшись и не задумавшись, мгновенно приняв решение, он развернулся и пошёл вниз. Обычный человек так, наверное, не смог бы, он бы обязательно постоял, пусть несколько секунд, прислушиваясь и обдумывая сложившуюся ситуацию. Этот мужчина не знал промедлений и лишних задержек. Только что он поднимался наверх, и тут же развернувшись идёт вниз. Там есть приоткрытая дверь, самое время посмотреть, что за нею, вдруг будет интересно?
Шесть человек, объединённые случаем и необходимостью в группу, шли по городу. Своему городу, который за одну ночь неожиданно преобразился,
Кстати, по поводу машин…
Их было много. И тоже не все целые, попадались с вмятыми внутрь элементами: дверями, лобовыми стёклами, крыльями. Будто здесь провели некий чудной праздник, вроде бега быков в Дании, или испанского энсьерро. Поначалу на такие автомобили таращили глаза, указывали пальцами, а затем привыкли, потому что расступающаяся серая пелена открывала всё новый и новый повреждённый транспорт, да и других, не менее интересных деталей хватало. Некоторые они осматривали, пусть на бегу, спеша подёргать за ручку, заглянуть в кабину. Требовалось хотя бы два-три исправных авто, чтобы доставить припасы людям, после чего, на одной из машин планировали выбраться из города, но пока не везло — всё встреченное как назло оказывалось либо заперто, либо без ключей. Потом начали встречаться тела, и на детали интерьера больше не смотрели. Люди. Женщины, мужчины. Старые, молодые. Погрызенные, переломанные, точно попавшие под самосвал, и совершенно целые с виду, у которых они вообще не смогли определить причину смерти. Не так много, как втайне опасался Василий Степанович, но всё же немало: десятки, сотни. Сколько это будет в масштабах города, страшно было представить. Почему-то не попадались трупов зверей, и это тоже было непонятно. Куда они то подевались? А уж в то, что их вообще не было и вовсе не верилось.
Сам Василий Степанович в осмотре машин и прочих встреченных диковин не участвовал, переставлял ноги механически, точно заведённая игрушка, держался впереди всех, но едва-едва осознавал это, лишь рассеянно водил взглядом по окрестностям, мучимый болью, которая так нежданно пришла к нему и поселилась где-то в основании черепа. Что-ж за возраст, — болячки выскакивают в самый неподходящий момент. Запахи, всё такие же неприятные, но уже почти привычные, то усиливались, то ослабевали, негромкий перестук каблуков по асфальту отдавался в голове, он словно пульсировал в такт мигрени, заставлял морщиться.
Василий Степанович шёл по улице и не узнавал родного города. Он помнил дни, когда здесь не было многоэтажек, не было парка и супермаркетов, а раскинулся огромный дачный массив, в одном из переулков которого затерялся музей-усадьба. Тогда к музею вела выгнувшаяся дугой улица, а единственным указателем служила незаметная деревянная табличка, прибитая к забору одного из домов.
При нём город рос, развивался, отстраивался, тянулся ввысь и раздавался вширь. Менялись применяемые строительные материалы, менялся стиль построек, дачи ушли, уступив место жилым домам, перекраивалась карта, столовые и пельменные, популярные в СССР, превратились в кафе и комбинаты общественного питания, вытесненные в свою очередь фастфудами и ресторанами.
Вот и сейчас они проходили мимо разноцветной вывески, с изображением огромного жизнерадостного куска пиццы. Чему он радуется, тому, что сейчас его съедят? Почти пришли, супермаркет, к которому они направлялись, находился в следующем здании.
Группа завернула за угол, выходя на широкий проспект, и тут впервые повстречала живое существо. На асфальте застыло некое подобие собаки, с треугольными ушами, непривычной формы мордой, короткой шерстью, бесхвостое, сидело, вполне по собачьи опустив зад на землю. Шедший впереди
Стоило людям вынестись, иначе скорость их передвижения не назовёшь, из-за поворота, как псевдопёс упруго поднялся, забегал глазами по лицам, изучая пришедших. Потом его треугольные уши скакнули, встав торчком на непривычное место: по бокам морды. Не иначе ангел-хранитель в этот день шёл с группой приглядывая за ними. Старик и сам не смог бы объяснить, что подвигло его поднять левую руку, с зажатой в ней авоськой, к лицу. Сам себе он позже говорил, что хотел почесать ноющую болью голову.
Старенькая сетчатая сумка, в простонародье называемая авоской, на самом деле очень удобна, хотя бы тем, что она никогда не выглядит помятой, её, в отличии от целофановых пакетов, не требуется в каждом магазине покупать заново, а убранная в карман, она занимает очень мало места. Это была привычка из далёкого-далёкого прошлого, Василий Степанович всё детство ходил с такими сумками и сейчас, в старости, вернулся к ним вновь. А ещё, связанная из прочных грубых нитей, она спасла сегодня жизнь своему владельцу.
Люди ещё только остановились, оценивающе глядя на встреченное животное, тормозили, говоря современным сленговым языком, а псевдопёс уже начал действовать. Как он умудрился так быстро и сильно раскрутиться — никто объяснить не смог бы, это было чем-то невероятным, непривычным, не встречавшимся ранее. Миг, и мощное животное вскинулось, рванулось вокруг своей оси. Быстро, очень-очень быстро! Второй миг, и оно раскрутилось настолько, что превратилось в полупрозрачный туманный волчок.
В третий миг, этот волчок рванулся в лицо Василия Степановича. Старик, с возрастом утративший резвость, всё же качнулся в сторону, в самый последний момент, и создание едва его не задев, угодило в сумку, ту самую авоську, которую он сжимал. Руку вывернуло так резко, что не удержавшись, он вскрикнул от боли. Пальцы едва не перерезало нитями, они впились в кожу так, что выступила кровь. Опрокинув старика своим весом и инерцией, невероятный зверь рухнул на землю, запутавшись передними лапами в прочной сетке. Рядом упал Василий Степанович, его левая рука прижалась к тёплому боку животного, пальцы зарылись в жёсткую короткую щетину. Он ощутил боль в ладони, в пальцах, в руке, в предплечье, в ушибленном колене и отбитом при падении боку, зато как ни странно, головная боль вовсе утихла, почти ушла, а может она просто потерлась на фоне остальных, многократно более сильных. Через сжатые зубы, вырвался короткий вздох. Старик увидел совсем близко от своего лица вывернутую под неестественным углом лапу с бритвенной остроты когтями, даже на вид выглядящими опасно. Смертельно опасно. И рассечённые нити сетки, служили лишним подтверждением их остроты и прочности.
Когти увидел не только он, и к правильным выводам пришёл тоже. На лапу опустился ботинок, рядом тут же встал женский кроссовок, изо всех сил, до хруста кости вдавливая конечность животного в асфальт. Красивый, но тупой нож из сувенирной лавки музея вошёл меж рёбер атаковавшей их твари, а второй такой же не сразу, но всё же справился с нитями, пережавшими руку Василия Степановича.
Тварь не выла, не рычала и не визжала даже умирая. Лишь негромко заскулила, глядя на людей невероятно выразительными тёмными глазами, засучила задними лапами, пытаясь встать. Этого ей сделать не позволили. Удары обрушились со всех сторон: ногами, тупыми ножами, толстой деревяшкой, которую где-то успел подобрать Мага. Сообща они забили почти не сопротивлявшегося зверя, лишь старик не участвовал — растирая ладонь и запястье, прислонился к стене. Кровь с перерезанной кожи на пальцах падала тёмными точками на землю.
Постояли несколько минут тяжело дыша, глядя друг на друга и на убитое животное. Присев, Мага осторожно приподнял окровавленную лапу, изучил её, а затем провёл когтём зверя по зажатой в руках деревяшке. Короткая неглубокая линия протянулась на несколько сантиметров, а затем изогнутый коготь вдруг воткнулся глубже, словно сам собой, зацепился, и не сразу удалось освободить самодельную дубину.
— Ка-а-акой зверь… — протянул черноволосый парень. — Опасный, я о таких не слышал.
— Я тоже, — Василий Степанович закашлялся, с трудом закончил фразу: — тоже не слышал.