Пепел Анны

Веркин Эдуард Николаевич

— Бешенство, — сказал я.

— Нилов, помещик, — тут же ответила мама. — Чехов, рассказ «Волк». Так-так, детишечки, а вот вам аневризма аорты…

Это я вспомнил, но в целом бороться с мамой было бесполезно, скоро мы с Анной начали проигрывать, а мама стала потихонечку выдыхать. На аппендиците она окончательно успокоилась, вспомнила, что нашему прадеду вырезали его без наркоза, а он при этом пел песни и смеялся.

— Очень интересно, — сказала Анна.

Аппендицит мама, разумеется, легко отыграла, им страдал епископ в «Человеке-амфибии».

Триумф старшего поколения был неоспорим. Книжный удар просвистел над головами чугунным бумерангом, мама успокоилась.

— Ну, пожалуй, и я пойду окунусь, — сказала мама, поднялась из шезлонга и двинулась к воде.

Это чтобы продемонстрировать еще и свое физическое превосходство перед нами и стихией. И продемонстрировала.

Глядя, как мама рассекает волны, японцы устыдились и предприняли новый приступ.

— А почему приколоченный заяц? — спросила Анна.

— Это такая история, — я сместился чуть, прячась от солнца. — У нас в лагерях… Знаешь, есть такие лагеря для детского отдыха, так вот, в некоторых лагерях появлялся красный заяц…

Анна вроде заинтересовалась, а я изложил старую спортлагерную байку про нарисованного красного зайца, который появлялся на стенах корпусов, или на заборе, или в спортзале, справа у входа. И если этот заяц появлялся, надо было еще до третей ночи прибить его к стене гвоздем, иначе он отправлялся бродить по лагерю…

— Страшная история называется «приколоченный заяц»? — спросила Анна. — Это как пятое колесо? Как буйвол для пираний?

— Как козел отпущения.

— Я расскажу, — Анна зябко закуталась в зеленое полотенце. — Со мной один раз страшное случалось. Это было очень страшно…

Анна стала рассказывать.

Я слушал.

Про одну семью, пустившую в свой дом незнакомца. Страшно, чего уж.

Ветер крепчал. Мама побеждала волны. В восьмистах километрах к северу отсюда, за водой и землей, за Карибским течением, за острым углом треугольника высил к небу свои сияющие чертоги белокаменный Джексонвилл.

Глава 7. Беззубый Гек

В утро не спалось. Вчера все-таки обгорел, плечи подергивало, голова болела. Я поворочался немного и решил сейчас больше спать не пытаться. Надо наесться в обед как следует, выпить шоколаду и попробовать уснуть. В жару, в полдень, может, и получится. Обмазаться еще йогуртом, это поможет. А сейчас никак.

Я отправился в ванную. Окно было открыто, погода стояла простая и странная, облачность, но дождя никакого. Я выглянул подальше на улицу. На бульваре тренировались гимнастки. Сначала думал, что сон — гимнастки были в черных купальниках, и с утра все это выглядело необычно, на камнях точно плясали нарисованные карандашом человечки. Старательно так, как могли двигать руками только нарисованные человечки. Но потом одна девчонка запнулась и уронила нескольких других, и я догадался, что это не сон.

Почему-то мне сильно захотелось к ним, туда, на бульвар. Там еще камни не успели

нагреться от солнца, и вообще прохладно было, утренний день самый лучший день. Мне захотелось достать футбольный мяч и отправиться к ним. Это здорово, наверное, выходить утром на бульвар и колотить по мячу, я даже подумал слегка — не найти ли мне где здесь мяч? Тут полно низких балконов, наверняка мяч то и дело заносит на эти балконы, если поискать…

Если поискать.

Отправился умываться, но оказалось, что горячей воды нет. Не очень расстроился, ну, холодная.

Рубашку надевать было больно, пришлось под нее футболку. Сварюсь сегодня.

Лифт не работал, как и служебный, пришлось спускаться по лестнице.

Со второго этажа начиналась прохлада, а на первом я немного озяб и пожалел, что надел рубашку с коротким рукавом.

Бульвар был пуст. Ни такси, ни грузовичков, ни спешащих на службу, ничего, чем заполнены утренние города. Все спали. И гимнастки, разминавшиеся на камнях, исчезли куда-то, думаю, перебрались в студию, расположенную через дорогу, там зажегся свет.

Слишком рано. Я оставался один на бульваре. Я немного поднялся в сторону Капитолия, а потом вернулся обратно, но все равно оставался один. Так мне сначала показалось, потом я увидел горбуна. Сначала решил, что это статуя, хотя и в шляпе, ну мало ли статуй в шляпе? Сейчас уличные скульптуры популярны, то таксу в виде скамейки изваяют, то Антон Павловича. Я вот подумал, что это как раз Антон Павлович, наверняка его здесь уважают, и писатель, и доктор сразу. Потом статуя поднялась на ноги, и я увидел, что горбун.

А он на меня не посмотрел, повернул и двинулся в сторону набережной.

Я за ним. Не знаю, вот взял и пошагал. Захотелось посмотреть, куда горбун направится. Опять ведь горбун.

Шагать за ним вот так, впритык, некрасиво получалось, поэтому я взял наискосок. А горбун вдруг остановился и двинулся резко влево, пересек Прадо и — в переулок. Я за ним. Зачем, непонятно, что мне эти горбуны? Плащи вот эти еще, плащи туда же, точно на одной распродаже куплены, песчаного цвета, длинные и мятые. Загадочные горбуны — то, что надо в этой застывшей скуке. Подумал, не рассказать ли маме? Она любит такие вещи. Нуар, муар, кугуар. Это как раз очень в латиноамериканском стиле — горбуны, медленно переходящие в швейные машинки, ну и еще немного дождей из лягушек. Может, это пригодится для ее книги «Попутный пес». Так что, может, и расскажу.

Переулок — обычный гаванский переулок, узкий, но прямой, наверное, раньше проходимый, а теперь наоборот — балкончики на домах поникли и теперь на них поселились местные деревья, похожие на дистрофичные баобабы. Деревья постепенно проели корнями балконы и заполонили пространство, переулок стал как лес. Я продвинулся метров на двадцать в этот корневой коридор, после чего вернулся на Прадо. Горбун исчез. То есть не исчез, а пробрался дальше, а мне ничуть не хотелось в этих корнях возиться. Так матери и доложу.