Пепел и алмаз

Анджеевский Ежи

— То есть?

— Как когда, день на день не приходится.

— А сегодня?

— О, сегодня, наверно, до утра.

— Это обязательно? Вы тут одна?

— Пока одна. А в десять придет сменщица.

— Ну вот.

— Что «вот»? Когда много посетителей, мы вдвоем еле справляемся.

Древновский обернулся к ним и позвал:

— Девушка!

— Чтоб ему пусто было! — пробормотал Хелмицкий.

Кристина медленно вышла из-за стойки.

— Счет! — потребовал Древновский.

В дверях, завешенных темно-зеленой портьерой, стоял Анджей Косецкий и озирался по сторонам. Хелмицкий

сразу его заметил.

— Алло!

Анджей подошел к стойке.

— Привет, Анджей. Что нового?

— Ничего. Я проголодался.

— Я тоже. Сейчас попросим, чтобы нам чего-нибудь принесли. Займи пока столик.

— А ты куда?

Хелмицкий многозначительно подмигнул.

— Минуточку. У меня тут одно дельце есть.

Древновский тем временем рассчитывался. Грошика счет не интересовал, и он торопливо подбирал с тарелки остатки грибов.

— Пошли?

— Куда торопиться.

— Девять уже.

— Ну и что?

В голове шумело все сильнее, но Древновскому было хорошо. Он теперь видел все как-то ясней и четче, и ему было море по колено. Удача, казалось, сама плыла ему в руки. И у него появилась уверенность, что он сумеет устроить свою жизнь так, как захочет. Его распирала жажда деятельности.

— Я пошел! — заявил он.

Грошик опять было начал разводить рацеи, но, видя, что Древновский решительным шагом направился к выходу, торопливо сполз с табурета и, слегка пошатываясь, засеменил за ним.

Кристина вернулась к Хелмицкому.

— Что вы нам дадите поесть? Мой товарищ уже пришел, вон он сидит.

— Вижу. Жалко, что не дама.

— Кому жалко?

— Вам.

— А вам?

— Мне? Я уже сказала, что мне это безразлично. Что вам принести? Чего-нибудь выпить?

— Выпить тоже. Но сперва поесть, мы страшно проголодались…

— Есть холодное мясо, фаршированные яйца, салат…

— Все равно. На ваше усмотрение.

— Но есть-то ведь буду не я.

— Это не важно. Вы лучше сумеете выбрать.

— Какое доверие!

Он наклонился к стойке.

— Незаслуженное?

— Сперва нужно убедиться, а потом говорить.

— Идет! Но я уверен, что не ошибся.

Анджей сидел за столиком в глубине бара. Он задумался и не заметил, как подошел Хелмицкий.

— Вот и я, — сказал Хелмицкий, садясь рядом. Анджей поднял голову.

— Заказал?

— Да. Сейчас принесут. Анджей, взгляни вон на ту девчонку…

— На какую?

— За стойкой.

— Ну?

— Хорошенькая, правда?

— Ничего, — равнодушно буркнул Анджей.

Хелмицкий искоса посмотрел на него.

— Знаешь что, Анджей?

— Ну?

— Ты должен сегодня обязательно напиться…

— Не беспокойся, так оно, наверно, и будет.

— Здорово!

— Ты думаешь?

— Увидишь, сразу легче станет. Дал бы я тебе один совет, да боюсь — обозлишься.

Анджей пожал плечами.

— Не старайся, заранее знаю, что ты мне посоветуешь.

— А что, давал я тебе когда-нибудь плохие советы?

— Не всегда они помогают…

— А я тебе говорю, старина, что всегда. Главное — заставить себя ни о чем не думать, забыться.

— А потом?

— Прости, пожалуйста, но какое мне дело, что будет потом? Поживем — увидим. Не бойся, никуда твое

«потом» не денется. Говорю тебе, это самый верный способ. Выключиться. Нажал кнопку — и все исчезло. Обо всем забываешь, и ничего тебя не тяготит. Выпить, обнять хорошенькую девчонку, что ни говори, это всегда действует. Разве нет?

— Может, и да.

— Ну, скажи сам, какого дьявола терзаться? Кому от этого польза? Не надо ничего принимать слишком близко к сердцу. Только бы уцелеть как-нибудь во всей этой кутерьме. Не свалять дурака. Разве я не прав?

Анджей промолчал. Как знать, может, Мацек и прав? Он чувствовал, что мог бы рассуждать и жить, как Мацек, с такой же легкостью ища забвения в доступных житейских радостях, если бы, независимо от его воли, что-то не восставало внутри против этого, вечно напоминая о себе и заставляя во всем доискиваться глубокого смысла, даже когда сама жизнь, казалось, теряла всякий смысл. Ну и что? Лучше ему от этого, что ли? Кругом пустота. Мрак. От того пыла, с каким он боролся несколько лет назад, не осталось и следа. Нет ни прежнего подъема, ни прежнего энтузиазма. Никаких надежд и желаний. Стан победителей еще раз раскололся на победителей и побежденных. С побежденными были и тени умерших. За что они отдали свою жизнь? Ни за что. Война догорала. И никакой надежды, что огромные жертвы, страдания, несправедливость, насилия и разрушения оправданы. Он вспомнил, что говорил Вага час назад о солидарности. Но чувствовал, что здесь что-то не так. Тысячи людей, поверив в благородные слова, поднялись на борьбу во имя высоких жизненных идеалов: одни погибли, другие уцелели, а жизнь еще раз жестоко насмеялась над громкими словами, над человечностью и справедливостью, над свободой и братством. От возвышенных, благородных идеалов остался навоз, большая навозная куча. Вот во что превратилась пресловутая солидарность…

Хелмицкий подтолкнул локтем Косецкого.

— Анджей!

— Ну?

— Чего это у тебя физиономия вытянулась?

— Отстань!

— Послушай, дай мне в морду, если тебе от этого легче будет.

— Сказал, не приставай.

Мацек покачал головой.

— Эх, Анджей, Анджей…

— Чего тебе?

— Ничего.

— То-то же. Я думал, ты опять начнешь приставать со своими дурацкими советами…

Еще не было девяти, когда Свенцкий прибыл в «Монополь». Шел проливной дождь. Шофер, выскочив из машины, открыл дверцы, и трое мужчин, разбрызгивая лужи, один за другим пробежали небольшое расстояние до входа в ресторан. Свенцкий приехал не один. Конференция затянулась, и он прямо с нее отправился на банкет, захватив с собой своего заместителя Вейхерта и председателя городского совета Калицкого.

В холле Свенцкого встретил администратор по фамилии Сломка. До войны ему принадлежал известный львовский ресторан. Это был толстяк с белесыми ресницами, круглой физиономией, круглым брюшком и маленькими, пухлыми ручками, которыми он имел обыкновение быстро-быстро размахивать, точно пловец, борющийся с течением. Прежний хозяин «Монополя», первый в Островце богач Левкович, со всей семьей погиб в Треблинке.

Свенцкий, завсегдатай «Монополя», фамильярно поздоровался со Сломкой.

— Как дела, пан Сломка?