Пепел и песок
Шрифт:
— Откуда? Появление астроцитомы непредсказуемо и зачастую сложно выявить причину происхождения. Это может быть, например, следствием травмы — у вас не было сильных ушибов головы?
— Нет. То есть, может быть. Но очень давно, в шестнадцать лет, когда я прыгнул с четвертого этажа.
— Прыгнули?
— Да, я сломал ногу… Челюсть.
— Вполне возможно — это могло сыграть свою роль. Но нам сейчас даже не до причин. Вам нужна операция.
— Прямо сегодня?
— Ну нет. Это только у вас в кино все быстро. Нам предстоит вас еще наблюдать.
— Я буду лежать здесь?
— Вы можете лежать здесь, но в этом
— Я помню. Читал когда-то. Превосходное лекарство от скуки.
Константин Львович смеется, и на могучих щеках проступают девичьи ямочки. Хочется насыпать в них от души веселящего порошка. Константин Львович прерывает смех резко:
— Вам желательно быть дома. Конечно, никаких поездок. Никакой работы. Никакого напряжения. За вами есть кому присматривать?
— Нет.
— Это не очень хорошо.
— А, вспомнил! Есть, конечно. Федор Кузьмич.
— Кто это?
— Крепкий старик. Всех нас переживет.
— Прекрасно. Тогда я спокоен. Но дату операции мы назначим сегодня. У нас график. Оперировать вас будет прекрасный врач…
— Подождите. Как полагается, я должен спросить: каковы мои шансы?
— У вас не останется шансов без операции.
— Может, тогда и не мучиться? Черт с ней, с операцией. Мне все равно нечего больше делать. И песок я растратил.
— Какой еще песок?
148
Спустя тридцать шесть минут.
Константин Львович вручает мне бланк клиники — с визгливым византийским вензелем в правом верхнем углу, логотипом клиники. Он должен сразу обозначить пациенту высокую знатность медицинских услуг.
— Итак, дата операции — 19 ноября. И цена. Дорого, но ваш мозг дороже.
Двадцать лет назад.
Карамзин лежит на диване фон Люгнера.
— А я все же скажу, упрямый бычок, ты умрешь — в ноябре. Девятнадцать — твой день. Ты запомнил?
— Подождите, Константин Львович! Давайте другую дату.
— А эта чем плоха?
— Не нравится.
— Нет, дорогой мой пациент, у нас график. Так что у вас есть месяц. В течение месяца мы будем вас наблюдать. Делать томограммы и прочее.
— Пусть девятнадцатое. Отсчет пошел. Чего мне бояться? Все лишь пепел и песок. Пепел и песок.
149
Из пятого ящика бюро вынимаю письмо бабушки. Кажется, когда-то я предупреждал, что оно еще вылетит из своей усыпальницы. Теперь можно его прочитать наконец.
Стоя у окна напротив закатного Университета, отрываю край конверта. Какие мелкие кусочки. На двух листах бабушкин почерк, но не тот, к которому я привык, — буквы напуганы, то сбиваются в стайки, то разбегаются.
ГОЛОС БАБУШКИ
Любимый мой Саша, мне резко стало плохо. Стояла у плиты и вдруг потеряла сознание. Когда очнулась, еле дозвалась нашего соседа, старшего Карамзина, к счастью он сидел во дворе за столиком у песочницы. Он помог, вызвал врача. Тот сказал, что это инсульт. Меня привезли в больницу — ту самую, где лежал ты. Мне трудно писать, поэтому сразу перейду к делу. Надо столько всего сказать.
Я никогда не говорила тебе, кем я была когда-то очень давно. И никогда не говорила — кто ты такой.
Я родилась в Москве, в семье
Всю ночь я думала, куда мне бежать. Я взяла большой атлас СССР, закрыла глаза и ткнула пальцем. Это был Таганрог.
Я решила забрать лишь свои драгоценности — их проще всего было спрятать. Только брошь с рубинами подарила домработнице Нюре, которая одна не бросила меня после ареста мужа. Нюра и осталась в этой квартире, другого жилья в Москве у нее не было. Не знаю, что случилось с Нюрой дальше, она мечтала стать актрисой. Да и какая теперь разница?
Свои драгоценности я никогда не надевала, но они пригодились. Когда мы с тобой ездили в Москву на экзамены, их я взяла с собой. Там продала, эти деньги пустила на взятки в МГУ. Я же понимала, что так просто мальчик из провинции не сможет поступить. Не вини меня за это, я очень хотела тебе помочь. Ты всегда был очень беззащитный.
Но я не договорила о своем бегстве. От всех этих волнений у меня, уже в Таганроге, случился выкидыш. Мужа расстреляли 5 марта, в день смерти Сталина. Больше замуж я так и не вышла. Да, я могла бы вернуться в Москву, но просто уже не видела смысла. Я полюбила наш тихий Таганрог, стала работать бухгалтером и жила себе спокойно. Только очень хотела ребенка. Однажды от соседа — помнишь, который был краснодеревщиком? — я услышала о подкидыше. Этого мальчика двух месяцев от роду я и усыновила. Назвала по-простому — Саша Романов, фамилию специально дала не свою: мне хотелось, чтобы жизнь твоя сложилась легко и просто. В матери я уже никак не годилась, так что сразу решила, что буду бабушкой. Придумала для тебя историю твоих родителей, чтобы ты никогда не знал, что ты подкидыш. Сосед — спасибо ему! — всю жизнь эту тайну хранил.
Мне трудно дальше писать. Будь умницей. Квартира в Таганроге остается твоей — может, когда захочешь приехать и жить тут.
Твоя бабушка.
Листы в моей руке дрожат. Призы на секретере стучат блестящими боками друг о друга. Слышится гул. Мой колокол снова?
За окном Университет заволакивает бурая пыль. Здание стремительно дряхлеет, как высыхающий песочный замок. Со шпиля срывается звезда в лавровом венке и тонет в пыли. Оконное стекло пронзает сверху донизу трещина, преломляя последний закат. Призы с жалким стуком валятся на пол, один подкатывается к моей ноге, дребезжа. Получи, драматург!