Пепел стихий
Шрифт:
«Да, ты готова, — подумала Элевайз. — Готова с Божьей помощью стать очень хорошей монахиней».
Она встала, обошла стол, чтобы оказаться рядом с Калистой, которая, ясно понимая важность момента, опустилась на колени.
Удерживая протянутые руки Элевайз, она склонила над ними голову. Аббатиса услышала, как девушка очень тихо сказала:
— Благодарю вас.
— Это мне или, скорее, общине Хокенли следует благодарить вас, сестра Калиста, — ответила Элевайз. — Мы уже оценили ваш талант ухаживать за больными. Вас любят пациенты, и уважение к вам растет день ото дня среди монахинь,
— О! — воскликнула Калиста. Искренняя, радостная улыбка осветила ее лицо, и она спросила: — Аббатиса, могу я пойти и рассказать новость сестре Евфимии?
Элевайз ответила:
— Конечно. — И, отдавая себе отчет, что вторит благословению Наставницы, добавила: — Иди с миром.
Жосс, насытившись превосходной едой сестры Базилии, отправился к монахам в долине и попросил брата Савла найти ему какое-нибудь спокойное местечко. Брат Савл взглянул на рыцаря с сочувствием и не заставил просить себя дважды.
Когда Жосс устраивался в тени позади дома пилигримов, Савл сказал:
— Я прослежу, чтобы вас не беспокоили, сэр Жосс.
— Спасибо, Савл.
Его разбудил не брат Савл, а топот ног.
Открыв глаза, Жосс увидел брата Майкла, с трудом ковылявшего по тропинке от аббатства. Его одеяние развевалось, он размахивал руками. Жосс, моментально проснувшись, вскочил и поспешил ему навстречу.
— Откуда вы знаете, — запыхавшись, спросил брат Майкл, — что я иду к вам?
— Предчувствие, — ответил Жосс. — Что случилось, брат Майкл?
— Я был наверху, в аббатстве, — ответил монах, — хотел взять там немного мази для одного из пилигримов, пришедшего за водой, — он два дня нес больного ребенка и надорвал спину. Это очень болезненно, да, это заставляет его ходить, перекосившись, и я подумал, что мог бы…
— Брат Майкл, — прервал его Жосс.
— Простите, сэр Жосс. Когда я был там, прискакал всадник — лошадь вся в мыле — и сказал, что должен увидеть аббатису: у него страшная новость. — Глаза брата Майкла округлились от важности собственных слов.
— И что?
— Его отправили к аббатисе Элевайз, он скрылся в ее комнате, а потом, прежде чем вы успели бы произнести «Святая Мария!», они оба вышли, и аббатиса, увидев меня, сказала: «Брат Майкл, приведите сэра Жосса!»
— И вот ты здесь, — заметил рыцарь. — Ну?
Бесхитростное лицо брата Майкла приняло озадаченное выражение.
— Что «ну»?
— Что сообщил всадник? Почему я нужен аббатисе? — Жосс изо всех сил старался быть терпеливым.
— О! А я не сказал? — Майкл улыбнулся с явным облегчением, как будто был чрезвычайно рад, что так легко мог ответить на вопрос рыцаря.
— Нет, брат Майкл, ты не сказал.
Монах наклонился к нему, его лицо стало необычайно важным:
— Еще одна смерть, — прошептал он. — Другая смерть!
Элевайз надеялась на такой же краткий послеобеденный
Сестра Базилия категорически отвергла все протесты и уверения, что аббатиса на самом деле не очень голодна, и стояла над ней все время, пока Элевайз ела большую порцию горячего мяса с подливкой.
Затем, когда до Часа девятого оставался целый час, Элевайз проскользнула в свою комнату. Но, как только аббатиса уселась в кресло и с удовольствием закрыла глаза, она вдруг вспомнила о сестре Эмануэль.
«Это моя вина, — сурово обратилась она к самой себе и снова поднялась. — Умчаться вот так, провести ночь под открытым небом, вдали от надежных монастырских стен — что ж, сейчас, когда я наконец вернулась, едва ли мои монахини виноваты, что у них есть дела, которые нужно обсудить со мной».
Прижав к пульсирующему лбу компресс сестры Евфимии, Элевайз направилась в дом для престарелых.
Сестра Эмануэль стояла у кровати одной из самых пожилых обитательниц — древней, с угрюмым лицом монахини, которая на протяжении своей трудовой жизни была настоятельницей монастыря в Норт-Дауне. Она была чрезвычайно требовательной и вечно всем недовольной. Элевайз полагала, что нужно отдать должное самоотверженности сестры Эмануэль: та никогда не давала волю своему раздражению, ухаживая за старой женщиной.
— …бросить меня здесь на все утро с испачканным покрывалом на постели! — звучал высокий, скрипучий голос бывшей настоятельницы. — Знайте, в мое время все было по-другому!
Сестра Эмануэль очень тихо проговорила что-то в ответ. Поймав взгляд Элевайз, она извинилась перед старой монахиней и приблизилась к аббатисе.
— Добрый вечер, аббатиса, — она поклонилась.
— Добрый вечер, сестра Эмануэль, — Элевайз остановилась. Ее правилом было не оставлять у монахинь никаких сомнений, что она отдает себе полный отчет, каким разнообразным и сложным испытаниям им приходится подвергаться. Поэтому она мягко заговорила: — Аббатиса Мария — великий борец за совершенство, не правда ли? И поэтому не самая легкая из ваших подопечных.
— Она имеет полное право жаловаться, — ответила сестра Эмануэль. — Ее овсянка пролилась на постель, и пятно не было вычищено до тех пор, пока я не вернулась с Часа третьего.
— Это, я осмелюсь предположить, едва ли длилось все утро, — заметила Элевайз.
Сестра Эмануэль с благодарностью взглянула на аббатису, и так же быстро ее лицо приняло обычное выражение величавого спокойствия.
— Вы хотели поговорить со мной, — напомнила Элевайз.
— Да, аббатиса. — Сестра Эмануэль оглядела комнату и, заметив еще одну работавшую там монахиню, едва заметным жестом показала ей, что они отлучатся. Монахиня понимающе кивнула. Эмануэль продолжила: — Сестра позаботится обо всем. Мы могли бы выйти и присесть снаружи, аббатиса?