Пепел
Шрифт:
– Слышу.
– И не думай, что я стал подлецом. Нет! То, о чем ты грезишь, это только иллюзия, ошибка, которой ты слишком долго не замечал. Хуже всего то, что ты сам себя убиваешь. Одно есть зло на свете, это – смерть. Все, что есть жизнь – благо.
Петр равнодушно молчал.
– Когда я вернулся, – продолжал князь, – я застал все в гораздо лучшем состоянии, чем ожидал. Варшава пуста – это верно. Пуста и заброшена, как старое кладбище. Дворы дворцов поросли травой, окна выбиты или заколочены. В моем собственном гнезде тоже. Но зато дела никогда не находились в таком состоянии, как сейчас. Разве были когда-нибудь такие высокие цены на хлеб или на землю? Я не верил своим ушам, когда комиссар представил мне цены поместий. Одно Грудно стало вдвое дороже, а все мое состояние увеличилось втрое, особенно в Южной Пруссии… [87]
87
Речь
В связи с войнами в Европе и возросшей потребностью в хлебе на европейских рынках повысились цены на зерно, значительно возрос хлебный экспорт в Западную Европу из польских земель, отошедших к Пруссии, и благодаря этому повысилась доходность помещичьих фольварков. Таким образом, в экономическом отношении польские помещики Познанского, Калишского и Варшавского департаментов оказались в некоторых отношениях в благоприятных условиях. Именно это явление имеет в виду Гинтулт.
– В Южной Пруссии… Если так, то, может быть, и мне легче будет сыграть роль Цинцината за твой счет, князь, – быстро проговорил Ольбромский.
В глазах его зажглись огоньки, а лицо горело ярким румянцем.
– С удовольствием… А в чем дело?
– Солдат, который вынес меня с поля боя, – твой крепостной, он родом из твоей деревни. Сейчас он у меня служит денщиком, поваром и приказчиком. Мне бы хотелось отблагодарить его, но я не могу этого сделать так, как хотел бы. Так вот…
Князь Гинтулт смотрел на него со скрытой злой усмешкой.
– Дать вольную «гражданину»… как его там?… Сделать его равным себе, шляхтичем, возвысить…
– Увы! Не его одного. Мне бы хотелось спасти все это селение… Это жалкая и страшно бедная деревушка. Барщина в таких условиях… Я составил план, расчеты…
– Неужели ты можешь сомневаться? Я непременно велю рассмотреть стоимость и качество их земли, уничтожить барщину, если ты этого хочешь, назначить оброк. Одно только: имение принадлежит не мне одному, у меня есть несовершеннолетние братья и сестры, так что опекунский совет должен будет утвердить мое решение. Это несколько затянется. Но я обо всем позабочусь.
Ольбромский приподнялся в кресле, как будто собираясь упасть к ногам князя. Рафал, который неподвижно стоял поодаль у забора и смотрел на всю эту сцену, при виде такого унижения почувствовал приступ гнева и гордости, какого он не испытывал никогда в жизни Словно вспыхнул вдруг в нем сноп пламени. Он не мог понять, откуда в гордом, надменном офицере взялась эта холопская покорность, не понимал радости, которой засветилось лицо брата.
В этом деле он был на стороне князя.
Петр в прежней позе, опираясь руками на подлокотник кресла, звал:
– Михцик! Михцик!
В голосе его звучали небывалые ноты. Глаза были широко раскрыты и полны слез. Он улыбался, обнажая в улыбке все зубы. После небольшой паузы, он повернулся к князю и, сжав своей красивой рукой его колено, прошептал:
– Благодаря тебе… у меня… здесь, на земле… еще один день…
Михцик подошел и вытянулся в струнку.
– Кланяйся в ноги пану помещику… Пан капитан-князь… даровал тебе…
Не успел солдат склониться и обнять колени князя, как новое чувство засветилось в глазах Петра. Князь Гинтулт изо всей силы оттолкнул мужика. Взгляд его был полон гнева и насмешки.
– Не выношу этих сентиментальных сцен! Ты ведь знаешь… Я не создан для буколик. Особенно после всего того… Именно сейчас я особенно живо почувствовал ненависть ко всему тому, чем ты заразил меня в свое время. Я питаю непреодолимое отвращение к этим благородным слабостям, к этой доброте и бессилию, которым ты столько лет небезуспешно учил меня. Право, это страшно противно… Поверь мне.
– Не понимаю… Совершенно не понимаю…
– Я говорю, – с жаром продолжал князь, – что моя здоровая, сильная, высшая натура – да и твоя, я думаю, тоже, – как от мерзости, отряхивается от всех этих приторных сантиментов… Я всегда задыхался, скажу тебе теперь откровенно, в атмосфере наших сеймов, а сейчас и вовсе… Я предпочитаю силу духа, волю, гордость, могущество и достоинство, например, примаса Понинского [88] вашим приторным сантиментам…
88
ПонинскийАдам (ум. в 1798 г.) – польский государственный деятель. Интриган, казнокрад, послушная креатура Екатерины II. Своей продажностью, беспринципностью снискал всеобщую ненависть
– Думаешь ли ты о том, что говоришь?!
– Когда я сейчас смотрел на твои безумно счастливые, вдохновенные глаза, которые вспыхнули, как бывало, – ведь теперь они у тебя потухли, – я почувствовал твой прежний взгляд, почувствовал те слабые, достойные презрения области духа, которые ты исковеркал, отравил низкими волнениями. Волноваться следует по иному поводу. Такие волнения должны предварять подвиги Варненчика, Ходкевича, Собеского… [89] Чего стоил бы человек, если бы он вечно ходил в твоих оковах долга перед малыми сими, в цепях вечного сострадания к слабым, сочувствия к смердам? Какой подвиг можно тогда совершить? Скажи… Да и можно ли? Ты так радуешься, что выпросил мужику вольную, как будто гору сдвинул с места.
89
Владислав III(Варненчик) (1424–1444) – польский король (был избран также королем Венгрии). Во время еойны с Турцией во главе польских войск действовал на Балканском полуострове. Погиб в битве под Варной (отсюда и прозвище – Варненчик). Ян III Собеский(1624–1696). – Был избран польским королем в лагере под Хотином во время войны с Турцией. Прославился успешными военными действиями против татар и Турции. В 1683 году совершил поход под Вену, где, стоя во главе польских и австрийских войск, нанес поражение турецким войскам и освободил Вену от осады.
– Действительно, моя радость не знает предела.
– Не оттого, что ты его поднял, – ведь он останется самим собою, тем, чем он есть, – а оттого, что ты сам с высоты спустился вниз, в его удел, в его жалкий удел. Представляя собою мир, ты вместо того, чтобы стремиться ввысь, замыкаешься в тесном мирке своего мужичонки или поваренка. Ты приносишь вред, потому что двигаешь, тянешь его на себе. Его волю, силу, дух ты обрекаешь участи телеги, которую влечет конь.
– Слова, слова…
– Нет, не слова. Когда я гляжу теперь на мир, на мой мир, меня схватывает гордость, что я плоть от плоти, кость от кости его. Какие люди! Все разные, ни один не похож друг на друга, каждый сам по себе, единственный в своем роде, каждый поистине господин. Где, когда существовал на земле подобный мир? Самуэль Зборовский, Лаский, Радзивиллы… [90] А Чарнецкий? А Собеский? Кто приказывал кому-нибудь из них делать то, что они делали? Всё это от великого сердца… Все пути к Речи Посполитой завалены трупами их, в полях памятники им, от Варны до Вены [91] прошли они путь. Это вы, умники, осквернили память этого мира. Хуже, вы освободили чернь, чтобы она осмелилась поднять руку на господ.
90
ЗборовскийСамуэль(ум. в 1584 г.) – известный в свое время искатель приключений, человек авантюристического склада. В 1574 году изгнан был из Польши за убийство. Был у запорожских казаков, участвовал в военных походах короля Стефана Батория, затем гетман Запорожской Сечи. Вернулся в Польшу. угрожал королю и Яну Замойскому, за что был казнен. ЛаскийЯн (1456–1531) – архиепископ Гнезненский. Государственный деятель (канцлер) и ученый. Кодификатор прав и привилегий шляхты. Радзивиллы– богатый и могущественный магнатский род. Представители этой фамилии занимали часто крупные посты в государственном управлении, на военной службе, в церковной иерархии.
91
От Варны до Вены… – то есть начальная и конечная вехи самых блестящих событий польской военной истории: сражение под Варной (1444) и сражение под Веной (1683).
Ольбромский передернулся и правой рукой стал нетерпеливо шарить, чего-то искать.
– Ты болен. Я умолкаю, – проговорил князь.
– Ты нанес мне рану…
Больше Петр ничего не сказал, но он не отрываясь смотрел на князя. Глаза его приняли странное выражение которое заставило Рафала задрожать. Они глядели, точно застывший пепел, в котором ни одна искра не может уже разгореться. Если раздуть ее, она все же погаснет, сверкнув в безжизненном прахе. Глядя ему прямо в глаза, князь произнес: