Пепел

Блохин Священник

Очутившийся рядом с командующим ОТМА, боцман Вырезубчик слишком долго вынимал и направлял свой наган, выстрелить он успел, но в землю. Мгновенно отсушенная кисть его руки, сдавленная кистью Его Высокопревосходительства, наган выронила, сама рука ударом в локоть была сломана, а сам он охнулся на рельсы от пинка и после некоторого вскрика от болевого шока, затих от него же.

«Опять боцман… Вырезубчик – опять рыба… и на того похож. Может, он один у них, как вечный жид?» – После такого секундного философского раздумья командарм боцман Жуткий издал боевой клич, парализовавший и нападавших и разбегавшихся. Один из нападавших был сражен Хлоповым своим любимым оружием – булыжником, проще оказалось его поднять и швырнуть,

чем возиться с маузером. Второй, державший за грудки начальника поезда и стращавшего его: «Щас в топку тебя! Всех из вагонов! Щас наши придут!», удостоился нокаутирующего удара в челюсть от начпоезда с ответным возгласом последнего: «Не придут!» Это был первый в жизни удар доброго, никогда не дравшегося, пожилого русского техспеца. Страшный удар. Для поединка такой удар не годился. Медленный, смачный, на всю вытянутую руку замах занимал слишком много времени, которого боцману Жуткому вполне хватило бы, чтоб обезвредить замахнувшегося. Но перед Николаем Николаевичем стоял не боцман Жуткий, а «радостная озверелость», боцман Жуткий спешил техспецу на помощь, которой не потребовалось. Бессознательное тело «радостной озверелости» уже отлетало на рельсы второго запасного… Трое остальных, когда пришли в себя после боевого клича, увидели перед собой парабеллум полковника и поэтому стояли с поднятыми руками и не шевелились, ибо вполне поверили угрозе: «Шевельнетесь, на месте – всех…»

Штабс-капитан уже добежал до четвертого вагона, уже занес ногу на подножку и… отпрыгнул назад и в сторону: на него падал плашмя проспиртованный матросище с безжизненными глазами и окровавленной головой. Приподняв за чупрун голову упавшего, констатировал:

– Живой и будет жить, – и добавил, – Жаль, не мне это решать.

И тут перед ним предстала сестра Александра с осколком от стандартной четверти в правой руке.

– Сашенька! – воззвал к ней штабс-капитан с воздетыми руками. – Ну, неужто больше нечем было?! Трофейная заправка!

– Нечем. В вагоне с провиантом полно водки. До Владивостока и назад хватит. Иван Иваныч, меня тут просят в ОТМА записать, в армию. Что это значит?

– А это ко мне, Сашенька. Имею честь представиться: штабная крыса сей армии. Я буду записывать, а командарм – Рудольф Александрович. Вон, видишь, представителя гонит сюда. Армия задумана и организована в зале ожидания Николаевского вокзала полчаса назад.

– Меня-то запишите?

– Сашенька, ну куда ж нам без тебя?! Как врачевательнице ран тебе работа вряд ли будет – нас не будут ранить, нас будут убивать. Но кто ж о нас Могилёвскую нашу молить будет? Разве Она без тебя нас, обормотов послушает?

– Никогда не говорите так! – сестра Александра погрозила штабс-капитану пальцем.

– Не буду, – вздохнул тот. – …Давай, давай, поднимай и на горб, и прямо в подвал! – это уже относилось к представителю, подогнанному бароном из числа троих, что руки в гору держали под стволом парабеллума. Еще один громоздил на себя жертву Хлоповского булыжника, а третий уже нес на себе нокаутированного. Сам Хлопов готовился конвоировать их до подвала и запереть снаружи.

– Николай Николаевич, велите проводнику в подвал ящик водки подать, до Могилёва они точно не очнутся, пусть погуляют взаперти, – сказал полковник.

Начпоезда понимающе кивнул и жестом подозвал к себе проводника

– Продолжаем посадку в вагоны, – зычно, но уже не слишком, объявил командарм ОТМА. – Больше никто не потревожит. Просим прощения за непредвиденную паузу…

– Батюшка, – штабс-капитан обращался к стоящему священнику, – проходите. Осади, ребята!.. Второе купе.

– Опять попов вперед, – прогудело из толпы.

– Проходите, батюшка, проходите… Это ничего… – штабс-капитан слегка подтолкнул в спину остановившегося было священника, а когда он скрылся в двери, резко обернулся назад.

Близстоящие

отшатнулись почти так же, как недавно от бегущих представителей.

– Кто сказал? – негромко, но очень выразительно обращался к толпе товарищ Шеегрызов. – Кто сказал, я спрашиваю?!

– Остынь, – тихо ответил за толпу командарм. – Все подумали, а один сказал… подумаешь?.. Оставайся здесь, помогай погрузке, пора заканчивать.

Подошел к «несударыне-щелке»; та, не мигая и не отводя глаз, глядела на барона.

– Сударыня, а может вам в подвал последовать, к друзьям, как хотели? Я спрашиваю о добровольном желании, принуждения не будет.

Та отрицательно мотнула головой и все-таки опустила глаза.

– Тогда так: в вагоне не гундосить, рот откроешь – высажу. Поезд остановлю и в чистом поле высажу, может, среди волков себе достойную рыбку найдешь. Все.

Наконец, все закончилось. Радостные, выдохшиеся проводники заняли свои места на подножках.

– Ну что ж, Николай Николаич, командуйте, – полковник по-детски улыбался – Поехали!

– А я уже прокомандовал, – такой же улыбкой улыбался и тот. – Через две минуты отправка.

– Ваш кабинет в классном?

– Вообще-то, да, но… господа… а позвольте с вами? Ну, хотя бы часок-другой посидеть? Из четвертого вагона есть с машинистом проводная связь.

– Да милости просим, Николай Николаич.

– Господа, в моем салоне, в классном, два спальных места. Я предлагаю для сестры милосердия…

– Ничего не надо предлагать, никуда я не пойду, не надо мне спального места.

– Ну, тогда садимся – гудок!..

Глава 26

Когда они вошли из тамбура в коридор, вагонный гул-гомон стих. В вагоне царило особое настроение – едем! В остальных вагонах – тоже. Оно летало среди измученных, но уже успокоившихся пассажиров (коли едешь – пассажир!), которые все до одного смотрели в окна (Господи, не дай остановиться!), где отодвигался назад опостылевший привокзальный пейзаж. Испытать-прочувствовать такое настроение может только тот, кто пять дней в тоскливой надежде сидел на узлах, надежду потерял, тоску удесятерил и… все уже – «все равно», и ясно, что – не уедешь. Даже, если сел в вагон – ну сел, ну и сиди, а он возьмет и не поедет, или снова выгонять придут, по нынешним временам это запросто… Но – едем! Вот теперь осознана невозможность этого «едем», которую эта ОТМА сделала возможностью. И даже – доедем! Быстротечную постановку на место представителей видели все. Пока эта ОТМА в поезде – едем и доедем.

– Христос воскресе! – сказал священник, поднимаясь.

– Воистину воскресе! – грянул в ответ весь личный состав ОТМА; с разных мест вагона тоже отозвались несколько голосов.

– Спасибо, ребятки. Уж и не чаял ехать, а ехать надо. В Могилёв еду благословиться у духовника о новом назначении. Определен теперь в храм Богоявления на Гутуевском острове.

– Знаю, красивый храм, – сказал штабс-капитан.

– Некрасивых храмов не бывает. Тот, где я раньше служил, пожалуй, красивее был…

– Батюшка, как вас звать-величать и – благословите… – встав перед ним, наклонив голову, ладошки друг на друга лодочкой, попросила сестра Александра.

Затем и остальной личный состав, и две тетки с продольной скамейки, что напротив купе, присоединились.

– А звать меня отец Василий, бывший полковой поп бывшего лейб-гвардии Московского полка.

– Знаю, – вздохнул начпоезда. – Вез их, уже «бывших», тошно вспоминать.

– Мне вспоминать не тошно, мне вспоминать до конца жизни, покаянно. Турнули меня мои прихожане за ненадобностью. А сейчас турнули их по той же причине. Вот так Господь рассудил: полковая церковь не нужна, не нужен и полк. Без Церкви и без Царя какая ж лейб-гвардия?.. А все на мне, век отмаливать – не отмолить, коли паству свою до такого состояния допустил, как иерей оказался полностью несостоятелен…