Пепельный блондин
Шрифт:
Ей совсем все равно? Она не ревнива? Я вполне допускала, что, живя с таким красивым и идеальным мужем, Серая Мышь давно разучилась ревновать. Любая поймет, что ревность в ее случае может привести только к одному – к тому, что он оставит ее. Но если это так, мне было бы очень ее жаль. Женщина не должна быть такой здравомыслящей, такой рациональной. Это вредно для женской души – жить с тем, кто не скрывает свою любовь к другой женщине.
– О чем ты думаешь? – Владимир выдернул меня из облака размытых, малозначительных мыслей. Я устала и хотела спать.
– О твоей жене, – ответила
Владимир поднялся на локте и посмотрел на меня.
– Почему бы это ты стала думать о моей жене? Это странно. – Он покачал головой и провел пальцем по моим губам.
– Мне ее жаль.
– Жаль? Почему?
– Она знает, что ты со мной? – спросила я, не особенно надеясь на ответ.
Владимир поднялся и сел. Одеяло упало, открыв его накачанную грудь. Я подумала о том, как мало я, на самом деле, о нем знаю. Я лежу в постели с незнакомцем – однако его руки прикасаются к моей груди.
– Ты не должна волноваться об этом. Моя жена – не твоя проблема.
– Это вообще не проблема, – добавила я.
– Почему? – удивился он.
– Я же не собираюсь тебя у нее отнимать, так что это все не так уж и важно…
Владимир повернулся ко мне и посмотрел так, что я вдруг поняла, что сделала ему больно. Лицо его потемнело, он нахмурился.
– Ты хоть понимаешь, как это звучит? Как будто я ничего для тебя не значу.
– Ты значишь для меня очень многое. Я никогда до тебя не изменяла мужу, – сказала я и с удивлением вдруг осознала, что была бы рада, если бы сейчас он ушел. Пусть бы это был только мой вечер. Но я этого, конечно же, не сказала. Любовь требует включения.
– Этого недостаточно, – ответил Владимир.
Повисла пауза, я закрыла глаза и просто лежала, слушая звуки, летящие к нам в окно с площади. Люди смеялись и громко разговаривали. Люди гуляли и чувствовали себя счастливыми. Я улыбнулась. Через какое-то время я почувствовала, как Володя обнял меня и притянул к себе. Я подалась навстречу и поцеловала его, не открывая глаз. Сумасшествие.
Мы лежим в темной комнате, не зажигая свет. Разноцветные тени пляшут по стенам, город внизу живет своей жизнью – и шум на площади к вечеру только усиливается. Утомленные и растраченные, мы молчим. То, что случилось между нами, имеет огромное значение, но мы еще не готовы это признать. Я не готова признать это. Я все еще хочу думать, что это ничего не меняет. Маленький секрет для темных закоулков моей сонной души. Еле заметное пятно на репутации.
– Я еле дожил до твоего приезда. Я ждал тебя, – шепчет Володя. – Я не смогу вернуться и жить, как жил раньше.
– Я хочу есть, – отвечаю я.
Он молчит. Он ждал другого ответа, но его у меня нет. Я не хочу ничего, кроме того, что есть. Владимир вздыхает и соглашается сменить тему.
– Пойдем куда-нибудь сходим. Я проголодался так, что могу съесть целого оленя. Ты, кстати, в курсе, что тут вполне можно найти место, где ты закажешь целого оленя на вертеле?
– Нет, я не в курсе, – рассмеялась я. – Они что, держат на заднем дворе оленей, которых убивают для туристов? Где они их берут?
– Понятия не имею.
Владимир привстал на локтях и стащил с меня простыню. Он хотел смотреть, все время хотел смотреть
– Что ж ты тогда говоришь?
– Но один мой друг однажды заказал оленя. Его пять раз переспросили, уверен ли он в том, что именно это хочет. Он активно кивал, так как никакими языками не владел, кроме матерного. Как он рассказывает, он просто выбрал самое дорогое блюдо в меню. Это было после перестройки.
– Сколько ж этот олень стоил? – заинтересовалась я.
Владимир задумался.
– Наверное, олень был маленький. Может, вообще какой-то домашний зверь. Черт его знает. Друг говорил, что отдал тысяч пять марок – тогда еще не было евро. Он был с друзьями и хотел как-то выпендриться, что ли. В конечном итоге, когда он на шестой раз подтвердил заказ и еще помахал перед шеф-поваром пачкой денег, они выставили из ресторана всех посетителей…
– Что? Как так? – удивилась я.
– Вот так. Вежливо и аккуратно. Закрыли двери, растопили жаровню, потом вышел весь персонал, одетый в какую-то парадную форму, и принялся петь песни.
– Вот это да! Целое шоу! – улыбнулась я.
– Это да. All inclusive. Три с половиной часа они ждали этого оленя, уже практически умерли от голода и песен, а потом еще три дня ели мясо – его было много, поверь мне. Пришлось забирать часть оленя с собой в номер.
– Не хочу оленя! – покачала я головой.
– Я тоже не хочу оленя. Я хочу тебя! – прошептал Владимир.
Вот она, очевидная польза физкультуры. Неутомимый, совершенно неутомимый. И это в сорок два года. Я закатила глаза. Я почувствовала себя счастливой. Почти счастливой. Было что-то еще, что-то странное и чужое, отдаляющее меня от Владимира. Дело было не в нем. Во мне. Побочный эффект долгой семейной жизни, когда ты накрепко привыкаешь к другому человеку, к его запаху, к особенностям его тела, к движениям его рук, к звукам голоса. Любой другой, даже самый красивый и нежный мужчина, словом, такой, как Владимир, кажется непоправимо чужим.
Он остался со мной до утра. На следующий день не уехал работать, не звонил жене с какими-нибудь глупыми объяснениями или оправданиями. Просто остался со мной на три недели. Водил меня по замкам. Кормил баварскими колбасками и квашеной капустой, которую я терпеть не могла – такая она была квашеная. Мы обошли кучу выставок, мы сходили в театр, где я не понимала ни слова, но это было и не нужно – музыка понятна на любом языке, а перевести либретто совсем нетрудно. Владимир мне переводил и тихо целовал, надеясь, что никто не увидит. Но зал был полон.
Давали «Валькирию». Бушующие вагнеровские страсти заставляли ждать конца света прямо сейчас, в конце этой бунтарской оперы. Кровосмешение и предательство, только чистая жизнь и смерть на ладонях богов. Я сидела как парализованная и чувствовала, что мне самой не уйти от гнева божьего.
– Знаешь, я думал, что будет лучше! – прошептал Владимир.
Я смотрела на него с изумлением.
– Что ты имеешь в виду? Куда лучше?
– Актеры играют вполсилы, – уверенно заявил он, когда мы вышли на антракт. – Они не верят в то, что делают.