Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность
Шрифт:
Несмотря на странные обстоятельства, которыми сопровождались хлопоты Бомарше по делу со вторым памфлетом, французское правительство не потеряло доверия к нему и вскоре поручило новую миссию. Нужно было вырвать у шевалье Д'Эона секретную переписку его с Людовиком XV, и эту задачу возложили на Бомарше… Нет ничего пестрее и невероятнее биографии шевалье Д'Эона!.. Доктор права, он был адвокатом в парижском парламенте, цензором изящной словесности, дипломатическим агентом, кавалером ордена св. Людовика, драгунским капитаном, секретарем посольства, полномочным министром Франции при лондонском дворе и, в заключение этого калейдоскопа, на сорок третьем году своей жизни был признан женщиной, в этом звании прекратил свое существование и, после осмотра его тела, вновь был признан врачами настоящим, хорошо сложенным мужчиной… Слишком долго было бы останавливаться на причинах маскарада шевалье, во всяком случае вынужденного, но различно толкуемого. Гайльярде полагает, что перемена пола или, вернее, костюма была своего рода политической уловкой для спасения чести английской королевы Софии, супруги короля Георга III… Как бы там ни было, шевалье Д'Эон на закате дней переменил мундир драгуна на женскую юбку и при содействии Бомарше был водворен во Франции. На этом кончились несколько фантастические миссии будущего автора «Севильского цирюльника». Пора было подумать о вознаграждении усердного слуги престола.
12 ноября 1774 года, в силу королевского эдикта, прекратил свое жалкое существование парламент из ставленников Мопу, а через два года, 6 сентября, торжественным решением нового парламента из прежних, когда-то изгнанных членов, с Бомарше была снята унизительная резолюция – «Суд презирает тебя и объявляет бесчестным». Это решение было встречено французским обществом самым восторженным образом, а присутствовавшая в суде публика в порыве энтузиазма
«Не скрывайте, – говорит он, – под спудом светильник правосудия, и тогда не нужно будет освещать путь этого правосудия другими способами. Дайте необходимую гласность вашим ужасным процедурам, и тогда не нужно будет обнародовать их в мемуарах. Что писал я, наконец, в этих мемуарах, столь осыпанных упреками? Если я позволял себе выставлять своих врагов, одних – смешными, других – бесчестными и всех вместе – не заслуживающими доверия, разве они в свою очередь не нападали на меня со своими воплями на самые деликатные стороны моей жизни? Книга моей частной жизни была открыта перед всей нацией: не всеми ли средствами пытались они очернить один эпизод из этой книги (Клавиго)? Необходимо было защищаться!.. Но что же могло оскорбить в моих мемуарах этих ужасных судей? Не исполнял ли я повсюду веление прекрасной формулы английского правосудия, говоря на каждой странице – истину, всю истину, ничего, кроме истины? Разве не отличал я постоянно доброго судью от дурного и не воздавал похвалы этому первому? Да, господа, я с радостью повторяю, хорошие судьи – самые уважаемые члены общества, не потому, что они справедливы, – все люди должны быть таковы, не потому, что они сведущи, в наш век свет проливается в наши глаза со всех сторон; не потому, что они могущественны, – их могущество один только закон. Их звание самое почтенное из всех, потому что оно очевидно трудолюбиво, очень трудно, полезно для всех, дело чрезвычайной важности и не ведет никого из них к богатству…»
После неутомимой и часто невероятной борьбы с советником Гезманом и его приспешниками период времени с 1774 года по 1784 год – самая блестящая пора в жизни Бомарше. Это – пора полного расцвета его энергии и таланта. Он совершенно верно оценил себя, когда написал из Испании отцу: «Моей голове не чуждо ничто из самого широкого и возвышенного: она одна понимает и охватывает то, что заставило бы отступить дюжину обыкновенных и неподвижных умов». Но этого мало. Бомарше была свойственна еще и другая особенность. Он мог вести одновременно несколько крупных дел, из которых каждого хватило бы на целый гросс обыкновенных и неподвижных умов. В течение десяти лет, с 1774-го по 1784-й, он ставит и переделывает «Севильского цирюльника», затевает сложное предприятие со снабжением припасами восставшей Америки, будущих Соединенных Штатов, выигрывает процесс с Лаблашем, причем опять пишет мемуары, издает сочинения Вольтера, пишет и ставит «Женитьбу Фигаро», и все это среди волнений, всевозможных хлопот и затруднений.
Первая редакция «Севильского цирюльника» относится к 1772 году. Будучи результатом увлечения Бомарше испанскими интермедиями и сегидильями, в первоначальном своем виде эта пьеса представляла комическую оперу. Автор предполагал поставить ее у итальянцев, но они не приняли комической оперы Бомарше, справедливо признав его музыку музыкой не очень высокого достоинства. Вероятно, и сам композитор не замедлил прийти к тому же выводу, так как в 1774 году его «Севильский цирюльник» был уже не оперой, а комедией. Постановка этого произведения предполагалась на сцене «Французской комедии», оригинал был процензурован известным Марэном, в эту эпоху приятелем Бомарше, было уже назначено первое представление пьесы, как вдруг ссора с герцогом Де Шоном бросила автора в тюрьму Фор-Левек и таким образом надолго отложила постановку «Цирюльника». Однако громадная популярность, которою пользовался Бомарше ко времени развязки его процесса с Гезманом, побудила актеров опять хлопотать о комедии. Разрешение на спектакль было дано, и в субботу, 12 февраля 1774 года, за две недели до знаменитой резолюции «Суд презирает тебя», должно было состояться первое представление «Севильского цирюльника». Актеры не обманулись, «все ложи, – говорит Грим, – были взяты на пять представлений вперед». Тем не менее и на этот раз парижской публике не суждено было познакомиться с комическим талантом сентиментального автора «Евгении» и «Двух друзей». За день до спектакля, в четверг, 10 февраля, полиция приказала снять афиши, анонсировавшие «Севильского цирюльника». Как раз в этот день вышел четвертый мемуар против Гезмана. Думая, что запрещение пьесы вызвано предположением об имеющихся в ней намеках на волновавший общество процесс, Бомарше снабдил свой мемуар примечанием, в котором заранее обрекал себя на самое строгое наказание, если в пьесе найдется хоть что-либо напоминающее о советнике Гезмане. Действительно, если не считать имени самого писателя, ничего подобного не было в эту пору в «Севильском цирюльнике», но французское общество именно этого ожидало от автора и потому нарасхват разбирало места. «Севильский цирюльник» отражает в себе борьбу из-за пятнадцати экю только в третьей редакции пьесы, например, в знаменитой тираде о клевете, и в этом виде он был допущен на сцену 23 февраля 1775 года. Прежде четырехактная, пьеса растягивалась в эту пору на пять актов. Как при первом анонсе о ее постановке, она привлекла в театр многочисленных зрителей, но успеха не имела. Ее нашли слишком длинной и похожей на фарс, и она пала, но лишь для того, чтобы подняться в полном блеске… Бомарше отказался от целого акта, сгладил неровности, и «Севильский цирюльник», по словам автора, «погребенный в пятницу, с триумфом восстал в воскресенье». Несмотря на сделанные им поправки в комедии, причину ее первой неудачи Бомарше объяснял враждебностью к нему некоторых зрителей. «О ты, бог шикалыциков и свистунов, – писал он в этом смысле в предисловии к „Цирюльнику“, – мастеров по части кашля, сморканья и всяких перерывов, тебе нужно крови? Выпей мой четвертый акт, и пусть гнев твой уляжется!.. – и тотчас же адский шум, смущавший актеров, стал слабеть, удаляться и совсем замолк…» Все же, бог шикалыциков справедливо был недоволен длиннотами «Цирюльника», иначе «адский шум» не удалился бы вместе с четвертым актом… Переход от чувствительных драм к веселой комедии, полной иронии и сарказма, не мог, конечно, совершиться моментально, без промежуточной формы, даже у такого разнообразного по настроению писателя, как Бомарше… Такой промежуточной формой был фарс «Жан-дурак на ярмарке», первый абрис комедий Бомарше с их постоянными намеками на злобы дня. В том же переломе в деятельности писателя заключается причина длиннот в третьей редакции «Цирюльника». Его автор перенес сюда приемы составителей фарсов, обилие эпитетов в характеристике героев, на манер Рабле, стремление рассмешить зрителя утрированным изображением и нередко скабрезностью намеков. Но только одна ночь потребовалась, чтобы все это переделать; несколько взмахов пера, и все сгладилось – настоящий tour de force [11] великого художника!.. Бомарше пришлось отказаться при этом не от одного только четвертого акта. Он хотел ввести в свою комедию несколько куплетов, но не лишенные некоторой чопорности артисты «Дома Мольера» ни за что не соглашались на это нововведение. Их рука не подымалась на куплеты только в фарсах творца Альцеста и Тартюфа, но для Бомарше их катехизис был свят и нерушим. Однако он победил их предубеждение. По обычаю того времени, спектакли прекращались перед Страстной неделей вплоть до Фоминой включительно, и потому последнее представление на шестой неделе поста всегда заканчивалось более или менее остроумным обозрением театрального сезона, так называемым compliment de cl^oture. В 1775 году это прощание с публикой взялся написать для актеров «Французской комедии» неутомимый автор «Цирюльника», с целью заставить их пропеть урезанные куплеты. Закрытие театра приходилось в этом году на 29 марта. Шло тринадцатое представление «Цирюльника». После четвертого акта на сцене должен был появиться актер в обычном костюме джентльмена для прощального приветствования зрителей, но, по остроумному замыслу Бомарше, изумленная публика увидела на подмостках всех персонажей «Цирюльника», ломающих головы над составлением «комплимента». Среди веселой их болтовни были пропеты, наконец, и дорогие писателю куплеты Розины…
11
подвиг (фр.)
Во время постановки «Евгении», «Двух друзей» и первых тридцати представлений «Севильского цирюльника» Бомарше был в самых дружеских отношениях с актерами «Французской комедии». Разлад между ними начинается
Представление «Севильского цирюльника», несмотря на тенденциозность его третьей редакции, было разрешено в награду писателю за его подвиги под фамилией Ронак. В тот же 1775 год и по тем же мотивам было кассировано оскорбительное и убыточное для Бомарше решение по делу с Лаблашем. Пересмотр процесса должен был происходить в прованском парламенте, но по причинам, о которых будет сказано дальше, этот пересмотр состоялся только в июле 1778 года. Заседания прованского парламента происходили тогда в Эксе. И Лаблаш, и Бомарше – оба нарочно приезжали для этого на родину Гассенди, философа-учителя Мольера. Как и в деле Гезмана, оба противника обменивались язвительными мемуарами, но время было другое, в парламенте заседали совсем другие советники, и Бомарше дали наконец удовлетворение, признав законной его сделку с Пари-Дювернэ.
Причиной, заставившей Бомарше просить об отсрочке дела с Лаблашем, были хлопоты писателя под вывеской торгового дома «Родриг Горталес и компания». Мнимый испанец, Родриг Горталес был не кто иной, как неутомимый автор «Севильского цирюльника», на этот раз в роли политического агента по оказанию тайной помощи Соединенным Штатам. В этом деле Бомарше принадлежит не только его исполнение, но также инициатива. После несчастной Семилетней войны, по договору 1763 года, Франция потеряла почти всякое значение как морская держава. У нее были отняты Канада, острова Кап-Бретон, Сен-Венсенн, Тобаго и другие, флот ее был уничтожен наполовину, и в довершение всего в Дюнкерхене постоянно проживал английский комиссар, без разрешения которого не могла производиться никакая работа в этом городе, если она хоть немного напоминала военный характер. Когда настала распря между метрополией и американскими колониями Англии, Бомарше первый увидел в этом прекрасный случай уничтожить договор 1763 года и подорвать могущество Альбиона. И вот он начинает осаждать короля и министра Вержена своими заявлениями с основным положением: необходимо помочь американцам. Король очень долго колебался в этом вопросе, не очень сочувствуя идее американской республики, но приезд Франклина и ясные доводы Бомарше взяли верх над нерешительностью Людовика. Французское правительство, не разрывая с Англией и при содействии Испании, стало тайно помогать американским инсургентам. Сперва предполагалась денежная помощь, при посредстве Бомарше, в размере 3 миллионов франков, но потом решили, опасаясь Англии, создать частное коммерческое общество, которое на свой страх и риск, но с правительственною субсидией, производило бы снабжение американцев необходимыми для них припасами. Дело было поручено Бомарше. Несмотря на сложность и новизну предприятия или, вернее, благодаря и той и другой он чувствовал себя здесь в своей сфере, и скоро его корабли, нагруженные провиантом и оружием из правительственных складов, стали циркулировать между Америкой и французскими берегами. Однако таинственность этих рейсов не могла сохраняться слишком долго, несколько кораблей Родриго Горталеса были арестованы англичанами, разоблачился также и псевдоним истинного владельца компании, и разрыв между Англией и Францией стал совершившимся фактом. При горячем сочувствии всей нации французское правительство открыто приняло сторону инсургентов и стало снабжать их деньгами уже без посредничества Бомарше. Но и он продолжал свою роль поставщика, постоянно рискуя попасть в руки английских крейсеров, а в июле 1779 года шестидесятипушечный корабль «Гордый Родриг», принадлежавший, по выражению Ломени, Его Величеству Карону де Бомарше, принял участие в морском сражении с англичанами в рядах французского флота. Но как ни велики были услуги Бомарше Соединенным Штатам, его энергичная деятельность не получила должного вознаграждения. Причина этого лежала в коммерческом характере его предприятия. В обмен на оружие и припасы инсургенты обязывались доставлять Бомарше продукцию из своей страны, но этот договор исполнялся ими только отчасти и только вначале. Вследствие этого из роли бескорыстного помощника делу свободы Бомарше мало-помалу перешел на роль докучливого кредитора и коммерсанта. Право было, без сомнения, на его стороне. Он затрачивал на свое предприятие гораздо больше, чем получал субсидий, но инсургенты стояли на своем, упорно признавая его лишь орудием бескорыстной помощи Франции. Развязка этого препирательства совершилась уже после смерти писателя. Соединенные Штаты уплатили наследникам Бомарше затраченные им деньги, но далеко не сполна… Было бы ошибочно думать, однако, что одно чувство патриотизма, желание способствовать уничтожению договора 1763 года, увлекло Бомарше на дело помощи американским инсургентам. Когда английское правительство упрекало французское в покровительстве мнимому Родригу Горталесу, Бомарше напечатал в ответ в декабре 1779 года горячо написанную брошюру, в которой, после обозрения своей деятельности в пользу американцев, насколько позволяла цензура и его взаимоотношения с правящими сферами, открыто засвидетельствовал свое сочувствие делу свободы. «Что касается меня, – писал он в своей брошюре, – меня одушевляла природная любовь к свободе и сознательная привязанность к храброму народу, только что отомстившему… английской тирании, и признаюсь с удовольствием, видя неизлечимую глупость английского министерства, претендовавшего на подчинение Америки путем притеснения, а после Америки, и Англии я осмеливался предсказывать торжество усилий американцев на пути к свободе…» К этому периоду жизни Бомарше относится следующий замечательный документ:
По особому распоряжению конгресса, заседающего в Филадельфии.
Господину Бомарше.
15 января 1779 года.
Милостивый государь,
Конгресс Соединенных Штатов Америки, ценя ваши труды на благо последних, свидетельствует вам свою благодарность и уверение в своем уважении. Он очень сожалеет о преградах, которые выпали на вашу долю в деле поддержки этих Штатов. Несчастные обстоятельства помешали исполнению его желаний, но он не замедлит принять скорейшие меры для исполнения своих обязательств. Великодушные чувства и возвышенные взгляды, которые одни могли внушить образ действий, подобный вашему, являются истинной похвалой вашей деятельности и украшением вашего характера. Сделавшись полезным своему государю вашими редкими талантами, вы завоевали уважение нарождающейся республики и заслужили аплодисменты Нового Света.
Джон Джей, президент.
Потери в деле с Америкой не остановили предприимчивости Бомарше. Он затеял другое, не менее сложное, предприятие: издание запрещенных во Франции сочинений Вольтера. Давнишнее преклонение перед автором «Кандида» соединялось здесь с никогда не замиравшею у Бомарше жаждой широкой деятельности и отчасти наживы. Предприятие было задумано им грандиозно, под пышным названием «Философское, литературное и типографское общество», хотя и в составе одного только Бомарше. Он сам шутил над этим, говоря – «la soci'et'e qui est moi (общество, которое есть я)». Чтобы придать своему изданию характер новизны, он купил у книгопродавца Панкука за 160 тысяч франков неизданные сочинения Вольтера, наброски, письма и прочее. Но еще больше затрат потребовала от него техническая сторона дела, приобретение лучшего шрифта, посылка в Голландию агента для изучения бумажного дела, наконец, приобретение в Вогезах трех бумажных фабрик. Главное затруднение было, однако, не в этом, нужно было отыскать место для печатания Вольтера, а между тем это место приходилось искать за пределами Франции. Наконец, Бомарше удалось договориться с маркграфом Баденским и получить от него в Келе (Kehl) на французской границе старый замок, где и было сосредоточено печатание Вольтера. Издание выходило в объеме 162 томов и в количестве 15 тысяч экземпляров. Первые тома появились в 1783 году, далеко не оправдав ожиданий издателя. Большой мастер привлекать к себе внимание общества, Бомарше обещал первым четырем тысячам подписчиков на Вольтера денежную премию, назначив на это 200 тысяч франков, но как ни новы были в то время подобные премии, у издателя Вольтера набралось всего 2 тысячи подписчиков. Таким образом, и это сложное дело не принесло Бомарше ничего, кроме убытков, и только сознание пользы действительно прекрасного издания должно было в заключение удовлетворить прогоревшего почитателя Вольтера.