Перебиты, поломаны крылья
Шрифт:
Но Вадик с ним не согласился.
– Э-э, не, пацан, так не пойдет! Я слышал, о чем ты с Остапом говорил. Армейская погоняла здесь не пишется, тюрьма тебя крестить должна… Да ты не парься, если тебе это не надо, то никто и не спросит. У меня вот погоняла есть, но я лично не люблю, когда меня погоняют. Поэтому и Вадиком зовусь… Я вольная птица, мужики, мне блатота местная не указ… Ну, чего смотришь, братан, наливай!
Кирилл опять плеснул ему в кружку, Вадик снова благодушно просиял.
– А закрыли меня знаете, за что? Еду я, значит, настроение хорошее, но чего-то, знаете, не
Илья не очень то верил в эти россказни, но сам кураж, с каким Вадик об этом рассказывал, приподнял настроение. Да и водка приятно растеклась по крови.
– Ну что, мужики, по третьей? – ухарским тоном предложил гость.
Кирилл скупиться не стал, Илья одобрил это. За один его рассказ Вадика стоило премировать бутылкой водки.
Только Кирилл налил ему, возле них появился еще один арестант – пучеглазый мужичок с нездоровой угристой кожей. И у этого в руках кружка. А заискивание во взгляде неподдельное. Но Вадик не позволил ему присесть на корточки.
– Отвали, чума!
Пучеглазый уныло вздохнул и послушно отошел в сторону.
– Терпеть не могу халявщиков, – сказал Вадик.
И тут же понял, что слова его звучат невпопад.
– Э-э, мужики, вы ж не думаете, что я к вам примазался? – возмущенно спросил он. – Завтра пацаны мои подъедут, «кабанчика» привезут, денег, да. Завтра мою водовку пить будем… А то еще подумаете!
Вадик возвратился на свое место лишь после того, как опустела последняя бутылка водки. Поблагодарил неопределенным взмахом руки и был таков. Илья забрался на свою шконку, в блаженстве вытянулся, как и хотел, в полный рост. Водка разогнала тучи на душе, и страх перед тюрьмой куда-то подевался. Оказывается, жить здесь можно. И есть здесь можно вкусно, и пить пьяно. А Сельдец со своими притязаниями пусть идет на три буквы…
Но водка расслабила не только нервы, она развязала и узелок под нижним клапаном. Илья слез со шконки, обозрел плывущую перед глазами камеру – не кушает ли кто, и только затем полез за картонную ширму…
Бачка над чашей «Генуя» не было, и чтобы смыть за собой, надо было набрать в таз воды из-под крана. Но этим тазом пользовался опущенный Музыкант, когда наводил чистоту, поэтому Илья побоялся взять его в руки. Но
Пакет он нашел, но путь к отхожему месту ему перегородил Сельдец. Лицо злое, глаза завистливо-свирепые.
– А ты что, парень, не знаешь, что за собой убирать надо? – надвигаясь на Илью, грозно спросил он.
Пришлось отступить под его натиском.
– Так я ж за пакетом ходил. Сейчас воды наберу…
– Наберешь, – кивнул Сельдец. – И смоешь. А потом очко начистишь так, чтобы блестело. Ты меня понял?
– Понял… Что ты не старшина, понял. А я тебе не солдат.
Илья и сам удивился собственной смелости. Не стоило ему так много пить, подумал он.
– Не солдат, – зловеще ухмыльнулся Сельдец. – Но дневальным будешь… Здесь тоже есть дневальные, ты не знал?
– Знал.
– Вот и будешь дневалить. Сегодня будешь, завтра и послезавтра. А там посмотрим. Будешь хорошо работать – отстану, нет – шуршать будешь, пока в ноль не сотрешься. Ты меня понял?
– А не пошел бы ты!
Илья схватился за голову – так напугала его собственная дерзость. Но слова уже вылетели, и звенят они не только в ушах у Сельдеца. Вся камера затаила дух, наблюдая за развитием событий. Илье поздно уже отступать и Сельдецу тоже.
– Молись, чамор!
Илья и опомниться не успел, как мощные руки вцепились ему в горло. Сельдец норовил сломать или даже вырвать его кадык, и, возможно, он бы смог это сделать, если бы боль и страх не сформировались в сигнал «SOS», обращенный к самому себе. Сигнал этот прошел в мозг, преобразовался в рефлекторно-ударный импульс и, раздвоившись, в одно мгновение достиг бедра и тазобедренного сустава. Когда-то Илья занимался борьбой таэквондо, особенных успехов на этом поприще не достиг, но удар через движение тазом отработал до автоматизма. И сейчас сначала дернулась вверх тазная кость, а вслед за ней, словно из катапульты, взметнулась коленка, чтобы врезаться Сельдецу точно в паховый низ.
Сельдец взревел от боли, но отодрал от Ильи только одну руку – в интуитивном стремлении закрыть низ живот. От второй руки Илье пришлось освобождаться самому. Он оттолкнул от себя Сельдеца, но вместо того, чтобы добить его, встал в боевую стойку.
Илья занимался спортом, тело атлетическое, кое-какие навыки рукопашного боя – поэтому смотрелся он эффектно. Но даже на пьяную голову не хватило духа добить подраненного врага. И Сельдец, оправившись от боли, не решился атаковать. Какое-то время они стояли друг перед другом – Илья смотрел на противника сквозь свирепо-хищный прищур глаз, а тот сыпал угрозами и проклятиями:
– Я ж тебя, козла, на части порву!
Но его здесь уже особо не боялись.
– Слышь, братан, шел бы ты на свое место! – не поднимаясь со своего места, с ленцой, но зычно сказал ему Вадик. – Спать не мешай!
– Чего?! – взвыл Сельдец, в надежде переключиться на более слабую жертву и отыграться на ней на все сто.
– А чего слышал!
Вроде бы неторопливо, но быстро Вадик поднялся со своей шконки, вытянулся перед ним в полный рост и расправил плечи во всю ширь.
– Не бузи, говорю. Не в шалмане, да.