Перебиты, поломаны крылья
Шрифт:
– Да можно, – с интересом, но прикрывая его видимой небрежностью согласился Юра.
Илья покосился на Кирилла, но свою сумку открыл, достал оттуда пакет, чтобы вытащить из него яблоко из трех оставшихся, но коридорный избавил его от лишних телодвижений – лишил возможности вернуть на место два яблока.
– Спасибо, мужики! Если что, обращайтесь. По возможности поможем, – необязательно пообещал Юра.
Но Илье и этого хватило, чтобы настроение чуть-чуть улучшилось. Кто знает, может, в камере его ждут такие чудища, от которых придется спасаться бегством. И если надзиратель откроет ему вовремя дверь, значит, он уцелеет,
Он задобрил надзирателя, но это не спасло его от толчка в спину, которым тот подтолкнул его в узкую щель между косяком и чуть приоткрывшейся дверью. Впрочем, в ожидании грядущих ужасов Илья этого и не заметил.
Он ожидал увидеть и обонять большую, но переполненную и кишащую грязными людьми камеру, зловоние от гниющих тел и переполненной чаши «Генуя». Но еще страшней было нарваться на махровых, жаждущих развлечений уголовников.
Камера действительно была большой – метра четыре в ширину и раза в полтора больше в длину. Но переполненной ее нельзя было назвать хотя бы потому, что Илья заметил несколько свободных мест. Лежаков, которые здесь на тюремный лад назывались шконками, было с полтора десятка с небольшим – по шесть в два яруса вдоль длинных стен, две возле узкой, у самой двери. Сколько шконок было у стены возле окна, определить было сложно, поскольку часть дальнего от входа угла была занавешена простынями. Именно оттуда и могли вынырнуть сейчас уголовные монстры, которых так боялся Илья.
– Мир этому дому! – первым поздоровался Кирилл.
Илья молча кивнул, показывая, что присоединяется к его словам. Он наблюдал, как на такое приветствие реагируют люди. А их было человек десять, может, чуть больше. Пятеро совсем не страшных на вид мужчин сидели за столом, двое играли в самодельные шахматы, остальные смотрели самый настоящий, закрепленный на потолке небольшой цветной телевизор. Чахлой наружности мужичок с крестьянским землистого цвета лицом сидел на своей шконке и увлеченно что-то лепил из хлебного мякиша. Еще двое с верхнего этажа внимательно и молча рассматривали вновь прибывших арестантов. Но занавеска в углу в районе окна оставалась неподвижной, а именно оттуда и должен был низвергнуть свою волю камерный «божок». Пока он не подавал признаков интереса, камера продолжала жить своей незамысловатой жизнью.
Илье как-то приходилось бывать в общежитии одного оборонного завода. Вот где он повидал нищету. Комнаты небольшие, в каждой по пять-шесть человек, полы гнилые, стены облуплены. Но по сравнению с камерой, в которой он оказался сейчас, любая из тех комнат могла показаться президентским люксом в пятизвездочном отеле. Но опять же, если сопоставить эту же камеру с той, которую он себе представлял, уже она могла уподобиться хорошему гостиничному номеру. Стены темные с разводами, но без плесени, покрашенный бетонный пол. Отхожее место отгорожено было ширмой из непонятно откуда взявшегося здесь упаковочного картона – прямо туалетная кабинка. И воняло оттуда не в пример слабее, чем на «сборке». В тот момент, когда Илья зашел в камеру, унитазную чашу намывал какой-то молоденький паренек в низко опущенных, как у бабы, джинсах…
Также Илью могла бы порадовать имевшаяся здесь техника – телевизор и вентилятор, создававший хоть какое-то движение воздуха. Но, по большому человеческому счету, хорошего здесь было мало. Неприятный запах плохо переваренной пищи, прокисшей капусты и табачного дыма,
И точно, занавеска в блатном углу отошла в сторону, и оба новичка увидели сидящего на шконке толстяка с болезненным лицом и потухшими глазами. Но взгляд пытливый, железно прочный. Он был в спортивном костюме, в тапочках на босу ногу. Может быть, его тело и было расписано татуировками, но под олимпийкой ничего не было видно.
В том же углу на верхней шконке возлежал еще один представитель тюремной элиты – со скучающим видом он свысока посматривал на пополнение, но попыток подняться со своего места не предпринимал.
– Сюда подойдите, – обращаясь к новичкам, повелительным тоном сказал толстяк.
Судя по всему, это и был смотрящий за камерой уголовник. Но Илье он совсем не казался страшным.
– Скатку сбросить можно? – показывая на пустующую шконку, спросил Кирилл.
– Можно, – кивнул авторитет.
Кирилл сбросил на койку свой матрац и сумку, Илья положил рядом свою поклажу, за сохранность которой можно было не волноваться. Он уже знал, что в тюрьме воровство у заключенных называется крысятничеством и считается смертным грехом, расплата за который наступает немедленно. И если в камере существуют хоть какие-то понятия о правилах арестантского общежития, то сумку, матрац и белье никто не тронет.
Смотрящий показал на скамью, вмурованную в пол с дальнего торца деревянного стола. Илья и Кирилл сели – лицом к нему, спиной к столешнице.
– Остап меня зовут, – спокойно, без всяких блатных акцентов представился он. И даже пояснил: – Фамилия моя Остапов, поэтому Остапом зовут.
– Профессор, – не остался в долгу Кирилл. – Тюрьма так окрестила восемь лет назад…
– Восемь лет назад? – задумался Остап. – Профессор?!.. Что-то знакомое. Тебя тогда по какой статье закрыли, не по мохнатому ли делу?
– По мохнатому, – кивнул Кирилл.
– Тогда я тебя знаю. Повезло тебе, что братва в рамсах разобралась…
– И в зоне нормально все было, отвечаю. Канарею можешь отписать, ты должен его знать. И я знаю. Мы с ним в зоне были, он за промкой смотрел, а я нарядчиком был…
Илья не знал, кто такой Канарей, но судя по тому, как озадачился Остап, он был немалой величиной на тюремно-лагерном небосклоне.
– Так нет же Канарея, – сказал он.
– В тюрьме, конечно, нет, но где-то же он есть, – забеспокоился Кирилл.
– Где-то на том свете… Умер Канарей, от цирроза печени, еще зимой… А ты этого не знал? – Остап в упор и пронзительно посмотрел на него.
– Нет… Царствие ему небесное, но я же не только с Канареем мотал, еще люди есть, которые меня знают.
– Кто, например?
– Малхаз из Аджарии. Он за нашей хатой смотрел.
– Не знаю такого.
– Левон Черный и Левон Белый, они у него в пристяжи были…
– Не слыхал. За зоной кто смотрел?
– Тихач смотрел. Но мы с ним никогда не пересекались.
– Зато я его знаю, – не очень уверенно сказал Остап.
Присмотревшись к нему, Илья решил, что если он и знает какого-то там Тихача, то лишь понаслышке.
– Так отпиши ему, он сам кому надо малевки зашлет.
– Отпишу. Ему отпишу и в главную хату малевку заброшу, пусть смотрящий скажет, что с тобой делать…