Перед бурей
Шрифт:
очарованием начинающей пробуждаться юности.
Мы большую часть времени проводили вместе. Ходили
гулять, собирали ягоды и грибы, играли в крокет, читали,
разговаривали. Особенно я любил, когда в сумерки или
вечером Пичужка играла на рояли. Не в пример мне, она
много и систематически занималась музыкой и к этому
времени уже стала хорошей пианисткой. Пичужка садилась
за клавиши, а я примащивался где-нибудь поблизости, в
деревянной качалке
чике. Пичужка играла, а я слушал и думал. О чем? Я не
всегда мог проконтролировать свои собственные мысли,
Музыка вызывает у меня какое-то особое ощущение:
точно я плавно и ровно плыву по широкому поющему
морю. Без всяких усилий я двигаюсь вперед. Волны звуков
катятся, набегают на меня, отбегают, снова набегают, а я
плыву, плыву, и в голове моей в ответ этим волнам рож
даются и вибрируют мысли-звуки, мысли-образы, которые
не зависят от моей воли, которые живут сами по себе. Вот
такие ощущения я часто испытывал в те вечера, когда Пи
чужка подходила к инструменту. Играла она Баха, Бетхо-
131
вена, Шопена, Рубинштейна, Мендельсона и многих других
композиторов. Когда она кончала какую-либо вещь, я оста
навливал ее и говорил:
— Ну, давай теперь осмыслим ее. Что хотел сказать
композитор?
И мы начинали «осмысливать». Наше воображение ри
совало одну картину за другой. Часто мы расходились в
толковании. То, что мне казалось свистом осеннего ветра.
Пичужке напоминало заунывную песню пьяного гуляки.
Там, где мне слышались звуки колоколов, Пичужка улав
ливала ярмарочную музыку. Иногда мы спорили до хрипо
ты, роясь в поисках доказательств в биографиях компози
торов. В это лето, однако, Бетховен не завоевал меня, —
любовь к Бетховену пришла позднее; но Бах произвел на
меня огромное впечатление. Его фуги казались мне верши
ной музыкального творчества. Когда Пичужка играла
первую фугу, я почти видел перед собой высокие своды
сурового готического храма и маленького органиста, несу
щегося на крыльях извлекаемых им из своего инструмента
звуков в бесконечные пространства вселенной. Еще больше
мне нравился Мендельсон. Его «Песни без слов» приводи
ли меня в совершенный восторг. «Весенняя песня» и «По
хоронный марш» трогали меня — каждое произведение по-
своему — до глубины души. Я мог слушать их без конца.
Больше всего, однако, мы разговаривали. Оба мы зимой
вели дневники. Теперь Пичужка читала мой, а я читал ее
дневник, и страница за страницей вызывали у нас взаим
ный
мыслей. Очень любили мы также «рецензировать» прочи
танные нами произведения. Читали мы в те годы страшно
много — и русских и иностранных писателей. Пушкин,
Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Некрасов, Лев
Толстой, Короленко, Мельшин, Диккенс, Войнич, Шиллер,
Ожешко, Бичер Стоу, Шекспир, Гёте, Гюго и другие
мастера слова были нашими постоянными духовными
спутниками. И хотя в письмах друг к другу мы обычно де
лились впечатлениями от прочитанных книг, но сейчас, ле
том, на свободе, так интересно и приятно было поговорить
поподробнее о том или ином произведении, почему-либо
оставившем особенно сильное впечатление. Помню, однаж
ды речь у нас зашла о Тургеневе вообще и об «Отцах и
детях» в частности.
— Мне страшно нравится Базаров,—восторженно гово-
132
рил я. — Это мой идеал! Я так хочу походить на Базаро
ва... И, знаешь, Пичужка, нынешней зимой я старался под
ражать Базарову и всем резать правду в глаза.
— Д а ж е учителям? — перебив меня, быстро спросила
Пичужка.
Ее вопрос привел меня в некоторое замешательство, ибо
я все-таки не рисковал применять «базаровские методы» в
моих отношениях с гимназическими педагогами.
— Учителям? — несколько смущенно переспросил я. —
Нет, какие же разговоры могут быть с учителями? Но с
товарищами я всегда откровенен: что думаю, то я говорю...
И уж, во всяком случае, товарища я никогда не выдам.
Это мое убеждение.
Пичужка заметила мое смущение и, лукаво посмотрев
на меня, ответила:
— Вот видишь, твой Базаров не всегда годится... И по
том он так резок и груб. Иногда он меня просто раздра
жает. Мне нравится Инсаров из «Накануне». В нем мень
ше рисовки и больше искренности.
Мы вступили в длинный спор. У Пичужки был острый
ум и умение находить аргументы. В конце концов, каждый
остался при своем, но должен сознаться, что после этого
разговора мое отношение к Базарову несколько измени
лось: он попрежнему очень нравился мне, однако образ
тургеневского героя как-то слегка потускнел в моем вооб
ражении, и слишком прямолинейно подражать ему я пере
стал.
В другой раз я спросил Пичужку, читала ли она только
что появившийся тогда роман Г. Уэлса «Борьба миров»?
Она ответила отрицательно. Тогда я с большим увлечением