Перед бурей

Лунин Артем

Едва вой отошёл подальше, как ярый огонь, от которого начал оплавляться камень, тут же превратился в обычный ревущий пламень. Скоро тяжело обрушились перекрытия.

Ещё несколько штрихов, и картина внезапного налёта "лесных братьев" была завершена.

Они стояли поодаль, на дороге, ведущей к деревне Проклятых. Симона тихо плакала, глотала слёзы, глядя на Алека с ужасом и почему-то с сочувствием.

— Вот теперь — всё, — сказал тот, избегая её взгляда. — Джонатам, девчонка твоя. В смысле —

посматривай, чтобы она не докричалась до кого-нибудь. Придуши там, или оглуши… — он неопределённо повёл рукой.

На первые два предложения Джонатам послушно кивал, на жест дёрнул кадыком, вытаращил глаза и замотал головой. Алек удивлённо уставился на него, глянул на собственную руку. Попытался вспомнить так напугавшее друга движение. Ну да, локоть, кисть… приём, таким сворачивают шеи.

— Ведите коней до нашей деревеньки, — продолжил вой, — так, чтобы можно было заметить след. Там разгружайте и… не знаю, утопите груз, закопайте, но так, чтобы не нашли. Коней заберите или закопайте тоже. А потом отправляйтесь домой.

Я… мы заберём моих и догоним вас.

— Здорово, — оценил Джурай план. — Вот только…

Алек посмотрел на него, и друг осёкся. Даниэл молча передал поводья Вихря. Алек вскочил, кажется, конь его узнал, по крайней мере, возражать не стал. На соседнего солового ловко вспрыгнул Даниэл.

— Как зовут? — поинтересовался у двоюродного брата, оставленного на попечение Джурая.

— Кусака, — ломким голосом ответил Чед.

— Интересно, почему, — Дэн мимоходом хлопнул по морде потянувшегося к его колену коня. — Поскакали?

— Угу, — Алек только кивнул остальным и ткнул каблуками в бока Вихря, тот всхрапнул и взял с места в галоп. Его привычки войя протестовали — что может быть глупее, чем скакать на коне в землях врагов? — но быстрота была важнее.

— Спасибо, — сказал Алек.

— За что? — поинтересовался Дэн.

За то, что не смотришь на меня как на какое-то чудовище, — едва не сказал Алек.

— Что не стал спорить.

— Угу, поспоришь с тобой, с таким грозным, — хмыкнул Дэн. Кажется, он пошутил. Но не только.

— Я не хотел, — сказал Алек.

— Чего не хотел? Быть таким грозным?

— Угу, — буркнул вой.

— Кстати, про грозность, — сказал Дэн, — что там за восточное крыло школы?

— Западное, — ответил Алек. — Да так, ничего особенного.

— Ты правда его спалил?

Вой дёрнул плечом.

…Тогда его заперли в одном из пустых помещений расшалившиеся старшие. А он ещё не умел соизмерять силу. Для кого другого не составило бы ни малейшего труда выбраться.

Когда учителя подоспели, их взорам предстал сидящий на полу мальчишка, размазывающий по лицу слёзы и сажу. Помещение и часть коридора были затянуты дымом, рвущим глотку и слезящим глаза, растресканные закопчённые деревянные панели на стенах вспыхивали искрами и стреляли сучками…

Ну разве это можно назвать громким словом спалил?

Нет. Спалил—

это вот так… Алек оглянулся назад, на столб дыма. Друзья с лошадьми и пленниками уже вошли в лес, а за следующим поворотом и выгоревшая каменная коробка скрылась из виду.

Даниэл молчание друга истолковал по-своему.

— Спалил, — вздохнул.

— Угу. До самой кости земли, как Ангра, — огрызнулся Алек, с досадой ткнув пятками Вихря. Тут же придержал — не хватало только запалить. Кони не люди, устают…

Он вообще предпочёл бы пробежаться бегом до самого Дорноха — вот только друг не вой, ему такое испытание… под силу, конечно, но после он будет мало на что годен. Потом, матери и брату может потребоваться конь, да и навьючить что-нибудь… он мотнул головой, прогоняя "бирюческие" мысли. Главное, самим выбраться — а хозяйство дело наживное.

Надо было раньше уговорить, на коленях умолять, заставить силой, наконец!.. Привезти сестру, постоянно упоминать внука, бить на жалость!.. Сейчас Алек проклинал себя за то, что так и не смог найти слов.

Зимой после войны он, оставив беременную жену, отправился в Дорнох. Был определённый риск показаться там — несмотря на декларируемое миролюбие и подтверждение прежних границ, представители церкви могли возжаждать крови Александра за всю ту кровь, что он им попортил.

Обошлось — церковники встретили делегацию воличей настороженно, однако разрешение на торговлю дали и препятствовать встрече Алека с родителями не стали.

А ещё родители Алека считали его… нет, не мёртвым. Захваченным и "обращённым" теми самыми Еретиками, которые жили за лесом и рекой Метой — и в какой-то мере эта участь считалась ещё более ужасной, чем смерть.

Потому, когда сын вдруг явился, у Арагана сначала едва не прихватило сердце. После же он погнал его из дома, посчитав "зачарованным" кошмарными Еретиками. Пришлось убить много времени и усилий, чтобы отец хотя бы согласился поговорить с ним. В этой войне матушка была на его стороне, сразу признав сына и ничуть не сомневаясь в его "адекватности самому себе", как потом витиевато выразился Джонатам. И в конце концов Мариа и Алек уломали упрямого Арагана Доража.

Отец признал в этом возмужавшем, совсем взрослом парне своего сына. Тогда Алек не упомянул — из трусости ли, суеверия, — что и сам скоро станет отцом. Мариа и Араган всё же отказались переезжать к воличам — к Еретикам. Возможно, упомяни он об этом, они оказались бы сговорчивее.

Алек предпринял новую попытку к концу лета. И на этот раз при встрече сам схватился за сердце и бормотал себе под нос: "не верю!..". Мариа родила сына.

Матушка была уже немолода. Александр-младший родился немного недоношенным, но здоровым. О путешествии нечего было и думать. Возможно, будь у них повозки, уютные домики на колёсах — но кто же мог предвидеть, что родители этакое отмочат?..