Перед грозой
Шрифт:
Черные, глубокие глаза Марты смотрят сочувственно. (Два года назад Луису Пересу пришло в голову устроить «огнище» с живыми фигурами, на что его воодушевили лицо и глаза Марты. «Да она воплощение скорбящей!» — повсюду восклицал экзальтированный юноша. Редко случались у дона Дионисио столь сильные приступы гнева, как в тот раз, когда Перес попросил у него разрешения осуществить свой проект.)
Марта — кроткая, рассудительная — гладит руку своей подруги.
— Ты должна успокоиться и ждать. По-моему, все это естественно,
— Мой отец и братья заставляют меня страдать, рассказывая при мне — как бы непреднамеренно — про Микаэлу и Хулиана и обсуждая их поведение. Они рассчитывают, что эти разговоры вызовут у меня отвращение к Хулиану, а ведь все — наоборот.
Марта — благожелательная, сочувствующая — выслушивает жалобы Мерседитас, временами прерывая ее: «Ты должна быть благоразумной… Пусть никто не знает о твоих огорчениях к твоих желаниях… По-моему, в желаниях нет ничего дурного, если они не противны закону божьему…»
(Марта добрых советов, где ты научилась мудрости жизни? В чем школа твоего здравомыслия, Марта — все понимающая, дева ясновидящая?)
Затем они вспомнили о ребенке, оставшемся сиротой.
— Как бы мне хотелось его приютить, — говорит Марта. Хотя и очень по душе ей эта тема беседы, но благоразумная девушка прерывает разговор и предлагает подруге вернуться в гостиную, иначе их будут разыскивать, — Итак, надо держать себя в руках и уповать на господа. Пе позволяй себе поддаваться грусти, это уже на благо дьяволу, — наставительно заключает она, утешая подругу. (Но у тебя, Марта, почему у тебя самой печальные глаза, почему тень на твоем лице, дева непорочная?)
В доме пахнет горным воздухом, пахнет свежей сосной, только что привезенной. «Сегодня срубили на рассвете, и чтобы перевезти стволы, потребовалось десять добрых мулов, и пришлось на это потратить все утро, от Бальконес семь лиг, не шутка». — «У Сариты удачно получилось нынче!» — «А вот с клевером не вышло. У Хуана Диаса есть на его ранчо, но он обещал на страстной четверг для приходской церкви и церковного дома». — «А этим шарам, такие они красивые, сколько же им лет?»
Мария не может удержаться. Когда появляется падре Рейес, делая вид, что не замечает ее волнения, и едва завершается обмен приветствиями и похвалами насчет «огнища», она спрашивает у него:
— А что будут делать в этом году те, кто отправляется на паломничество в соборную церковь, ведь двенадцатое почти совпадает со страстной неделей?
— Паломничество переносится на двадцать первое апреля.
— В таком случае, почему вы не уговорите моего дядю, чтобы и отсюда поехали паломники? Только вы можете его уговорить.
— Мария, никак ты не перестанешь суетиться. И опять хочешь таскать каштаны на огня чужими руками.
— А вы, пожалуй, скоро тоже
— Перед сном почитай-ка вот эти изречения — здесь у меня выписаны. Если не ошибаюсь, первое из них принадлежит одному французу, который кое-что знал про жизнь. Обязательно посмотри.
Заходит Сарита, приносит бокалы с прохладительными напитками.
— Падре, вы уже видели «огнище» у Пересов? Что нынче придумал Луисито?
— Нынче он устроил тайную вечерю. Святой Петр у него похож на Максимилиана. Он, правда, сомневается, следует ли Иуде придать лицо дона Порфирио, но его отец, дон Роман и я все-таки убедили Луиса отказаться от подобной затеи. Помните, как в прошлом году он хотел засунуть дона Порфирио в преисподнюю?
— По-моему, он кончит тем, что станет анархистом.
— У Иуды — лицо Хуареса.
— И много у Пересов гостей? — спрашивает Мерседес подчеркнуто невозмутимым тоном.
— Всем известно, что донья Кармен не любит, когда приходит много людей.
— А кого вы видели, падре?
— Там был дон Рефухио, аптекарь…
— Ну и как он теперь, после покаяния? — интересуется Сарита.
— Слава богу! Был и дон Тимотео, его поездка в Агуаскальентес не состоится, он получил письмо от Дамиана, и тот пишет, что уже возвращается.
— Прибавится ему забот! Да и всему селению! — произносит дон Ансельмо. — Избавь нас, господь, от северян!
— И в молельню будет войти нельзя.
— Всякий год так.
— А вы верите во все чудеса, что приписывают этой статуе?
— Ну, тут надо каждый случай изучать отдельно.
Дон Ансельмо хотел было продолжать, но падре быстро переменил тему разговора, обратившись к Мерседес и Марте:
— Надеюсь, что вы в этом году постараетесь на страстной четверг украсить алтарь как можно красивее.
— Дай-то боже.
— А в «огнищах» на окраинах нынче не было происшествий? Много там народа? — спрашивает Сарита.
(На углу, близ монумента Национальному знамени, подальше от залитого лунным светом пространства, в тени, рядом с домом Лоеров, уединившись ото всех, идущих смотреть «огнища» в Верхнем квартале, несколько подростков беседуют меж собой, — голоса звучат глухо, отрывисто:
— …ее увидел, когда она входила в молельню.
— Я тоже, и она ко мне нарочно в этой толкучке стала прижиматься…
— Ну и что?
— Сначала не хотелось. А потом — все-таки я мужчина.
— И понравилось?
— Я же мужчина.
— На меня взглянула мимоходом.
— А потом я сам стал нарочно к ней жаться…
— Ну и ты…
— Я же мужчина.
— И она ничего?
— Ничего. Даже как будто рассмеялась.
— Говоришь, гак бывает на танцах?
— Пошел за ней?
— Она улизнула с доном Альфредо.
— Прямо перед носом Хулиана.