Перед грозой

Яньес Агустин

— Я не буду отходить от них — ни на шаг. А поскольку остальные двое выставили условие, что поступят, как того захочет дон Роман, то нынче же пойду ужинать и дону Роману; ему придется пригласить друзей к себе, лукавцы постараются изобрести новые предлоги, но донья Сенобия мне поможет.

— Идите с богом, падре, и не забудьте: вера и горы сдвигает с места.

— Надеюсь вдвинуть их в Дом покаяния.

3

Не иначе как самим небом был предназначен для этого селения призраков и для этого сурового священника прибывший сюда лет восемь назад падре Рейес, посланный Священной митрой. В семинарии Абундио заслужил славу ужасного человека: да, конечно, он был просто незаменим, когда семинаристы соревновались в ловкости и проказах, а тем более когда устраивались празднества или студенческие пирушки под пение «Gaudeamus» [17] , экскурсии, концерты; он импровизировал речи на любую тему и по любому поводу, декламировал, пел, любую беседу мог направить в нужное русло; без него однокашники вряд ли способны были сообразить, как, скажем, поздравить ректора в день его ангела, выпросить у высшего начальства кое-какие милости, придумать очередную забаву, раздобыть сигареты и сласти, в мгновение ока изобрести доводы в оправдание какого-нибудь проступка,

сложить шуточную песенку, подготовиться к экзаменам так, чтоб ни на одном не срезаться, облегчить строгости семинарских правил и разбавить добрым расположением духа мрачную рутину жизни под монастырскими сводами. Ко всему, в чем заметна была рука Рейеса, семинарские власти относились с сугубой осмотрительностью, опасаясь с его стороны еще худшей выходки или, напротив, чрезмернейшего — до абсурда — благопочитания. И его подвергли чрезвычайно строгим испытаниям, прежде чем посвятить в сан; посвящение в сап пресвитера отложили на целый год — из-за боязни, что склонен он к либеральному свободомыслию и мирским удовольствиям, однако, с другой стороны, возлагались надежды на его умение обходиться с людьми и его прирожденные организаторские способности. Наставникам хотелось бы видеть его более кротким, более серьезным, обуздать его беспокойный и дерзкий нрав.

17

Старинная студенческая песня (лат.).

Первым местом, куда он получил назначение, был Сапотлан-эль-Гранде. В этом небольшом городке — достаточно многолюдном, с кипучей общественной жизнью и весьма передовыми нравами, промышленно развитом, богатом, имевшем хорошие пути сообщения с Гуадалахарой и господствовавшем над обширной округой — новый священнослужитель думал найти благоприятную почву для осуществления своей мечты о крупных апостольских деяниях: наставлять в вере детей и взрослых, но по-новому, более действенно, без рутины и скуки; в школах ввести более современные воспитательные методы; распространять высоконравственную литературу; создавать объединения молодежи обоего пола, а также дамские клубы, союзы рабочих и хозяев, подобные союзам, процветавшим в некоторых странах Европы. Вскоре он сблизился с наиболее уважаемыми семьями и расположил к себе людей, порицаемых в городе за либерализм; этим он возбудил подозрения, прежде всего у приходского священника, которому показались чересчур новомодными и опасными проекты, предложенные новым пресвитером. По мнению приходского священника, отнюдь не требовалось ни вводить какие-то новшества в жизнь прихода, ни пытаться навязать нечто чуждое традиционному религиозному ритуалу; и этот склонный к искренним излияниям неопытный юноша не должен подвергать себя соблазнам, соприкасаясь слишком тесно с жизнью городка, занятого мирскими заботами. Приходский священник всячески преграждал ему путь в местное общество, препоручая работу среди крестьян, и тем самым лишил Рейеса возможности осуществить наискромнейший из его проектов — обновление методов вероучения. В конце концов падре Рейес стал наталкиваться на открытую неприязнь приходского священника, не прошло и года, как он, ни в чем не преуспев, получил перевод в незнакомое селение в другом конце страны, в которое нужно было добираться по труднодоступной дороге верхом, дороге, почти непроходимой в пору дождей, а именно тогда ему и было сообщено о переводе. Когда падре Рейес остановился проездом в Гуадалахаре — его глубокое уныние испугало тех, кто привык видеть его прежде в неизменно веселом расположении духа, а падре Рейеса буквально доконали слухи о священнике, под началом которого ему придется служить: уж такой суровый, неистовый, педантичный фанатик и, вероятно, уже настроен против вновь назначенного — в известной степени в наказание — в это странно именуемое заштатное селение, которое и на карте-то не значится.

Трясясь на спине осла по ухабистым путям-дорогам в дождь и непогоду, останавливаясь на нищенских постоялых дворах, пересекая пустынные края и забытые деревушки, падре Рейес завершил свое путешествие лишь на четвертые сутки, к ночи. Что за хмурое селение странного вида закрытых дверей, загадочных запахов, ускользающих теней! Селение мрака и молчания, оно сразу подавило душу вновь прибывшего. Однообразный перезвон колоколов бил в виски. Голова разламывалась. К глазам подступали слезы. Один из погонщиков, с которыми он проделал весь этот долгий путь, предложил ему свое жилье, где можно было оставить вещи, пока сеньор священник не подыщет себе более подходящего пристанища. Убогая, мрачная лачуга-развалюха. Жена, плачущие детишки в лохмотьях. Тут же хрюкают свиньи. Закудахтали сонные куры. Нечем дышать. Вот-вот разразится буря. Успеет ли он добраться до прихода, пока не хлынет ливень? Беспрерывно сверкают молнии. Подул сильный ветер. Чего доброго обрушится смерч. Крупные капли. Все сильнее, сильнее. Дом приходского священника погружен во тьму.

Но в присутствии дона Мартинеса падре Рейес попытался скрыть свою подавленность, превозмочь ее, чтобы выдержать испытание и завоевать расположение престарелого иерарха, в голубых глазах которого он заметил проблески затаенной сердечности. Прием оказался неожиданным: священник не скрыл от него, что получил о нем неблагоприятные отзывы, однако он был с Рейесом по-отечески сдержан, и, выказав ему доверие, успокоил его и придал ему мужества; он попросил его остановиться в его доме, пока тот окончательно не устроится «по собственному вкусу»; поспешил напомнить о часе ужина и за ужином был приветлив и радушен; приказал привезти его багаж, а затем, прервав беседу, распорядился о комнате, чтобы юноша как можно быстрее мог передохнуть с дороги. Хотя и не чересчур любезное поведение священника не давало повода подозревать его в неискренности, от него исходила сдержанная чуткость человека, которому в свое время тоже выпало на долю немало напастей, а годы научили противостоять им, сохраняя мудрое спокойствие.

Никогда — в последующие дни, месяцы, годы — падре Рейес, тщательно наблюдая за приходским священником и ведя себя с ним крайне осторожно, особенно в первое время, когда они жили под одной крышей, не мог обнаружить ни малейшего недоверия со стороны падре Дионисио. Искренность, дружеская непринужденность, не переходящая, однако, известных границ, определяли стиль их взаимоотношений. Падре Абундио, в свою очередь, оставался неизменно верен своему намерению не выдвигать никаких проектов и занимался тем, что изучал характер дона Дионисио с той же скрупулезностью, с которой рассматривают механизм, доселе неведомый; и вскоре он его постиг, постиг его вкусы, уразумел, что грубоватость дона Дионисио — показная, ему сделались понятны его страсти и добродетели, сама суть его сурового и вместе с тем податливого темперамента. Анализ собственного поражения помог падре Рейесу более ясно представить себе, каковы нормы поведения приходских священников и каким должен быть modus vivendi [18]

для всех тех, кому предстоит подчиняться этим нормам.

18

Способ существования (лат.).

Состояние пассивности, столь несвойственное его собственному характеру, привычное исполнение обязанностей, некое необоримое ощущение духовной скудости и прежде всего особенная жизнь этого селения, нелюдимость местных жителей ввергли падре Рейеса в полное отчаяние в первые месяцы по прибытии на новое место. Бывали минуты, когда он опасался лишиться рассудка пли, по меньшей мере, стать неизлечимым мизантропом, убедившись в том, насколько трудно не нарушить осмотрительной осторожности, подавить импульсы своих неукротимых порывов, — трудно не столько из-за весьма малого опыта, а в большей степени из-за незнания местных обычаев и замкнутости домов, глаз, сердец. Как ни стремился он преодолеть эту замкнутость, вскоре ему пришлось признать, что никогда не удастся ему сблизиться с семьями, члены которых вне дома заботливо скрывали свои чувства и не признавались даже, что состоят в родстве. Этот мир был чужд его жизнерадостному, открытому нраву, никто им тут не интересовался и не испытывал даже простого желания познакомиться с ним.

Но время шло: нужды прихода и более всего его собственный беспокойный характер, то и дело проявлявшиеся в самых различных случаях, но позволяли падре Рейесу, вопреки своему желанию, замкнуться в себе. Да и сам приходский священник, внимательно присматривающийся к прибывшему диакону, открыл в общительности его нрава, что тот напрасно пытался утаивать, ту силу, которой недоставало ому самому; и он предоставил падре Рейесу самые широкие возможности для того, чтобы изменить методы преподавания катехизиса детям, затем он привлек его к душеспасительным беседам, а поскольку и в том и в другом случае падре Рейес добился поразительных успехов, доверие приходского священника к нему возросло и поле деятельности для возродившегося энтузиазма значительно расширилось. Проникновенный, звучащий добротой голос затронул души самых нерадивых. Молодым понравилась крестьянская прямота и простота обхождения падре Абундио Рейеса, который приобретал вез большую приязнь — разумеется, в определенных пределах — у жителей селения. Своими проповедями он пробуждал новые чувства; это были проповеди, связанные с повседневной жизнью, страстные, полные огня, столь несходные с застывшей трагической суровостью проповедей приходского священника. Влияние молодого пастыря затронуло те стороны жизни, о которых дон Дионисио не задумывался; в свою очередь, весь здешний уклад направил по новому руслу способности и вкусы молодого диакона: ему не приходило в голову устраивать здесь литературно-музыкальные вечера или драматические представления, благотворительные базары или прогулки, к чему он так привержен был в семинарии и что вызывало в Сапотлане неудовольствие приходского священника и нарекания со стороны многих ревнителей благочестия.

Он ограничился созданием хора из мужчин и мальчик коп исключительно для нужд церковной службы; женщин он старательно избегал; когда посещал дома или торговые заведения, то всегда лишь с определенной целью, согласовав ее со священником. И если казалось, он позволяет себе развлечься приятной беседой, — что, впрочем, не мешало ему держаться строго, особенно когда он разговаривал с такими персонами, как политический начальник, аптекарь, стряпчий, и другими, подозреваемыми в том, что они не слишком-то правоверны и не придерживаются свято моральной чистоты — то лишь потому, что некоторых вопросов приходилось касаться обиняками, а в горькое лекарство следовало добавлять сироп.

И вот уже восемь лет падре Абундио провел в этом селении; лишь дважды побывал за это время в столице штата и архиепископской канцелярии — ездил по делам; тщетно его друзья из Сапотлана приглашали приехать к ним отдохнуть, он так и не собрался. Года три назад получил он новое назначение — в Лагос; [19] но с его согласия сеньор приходский священник Мартинес и кое-кто из прихожан съездили в Гуадалахару, и по их ходатайству назначение отменили. «Не иначе волшебным зельем тебя опоили в этой глуши», — говаривали друзья, пытавшиеся вытащить его отсюда, перевести в какое-нибудь местечко получше. Совсем недавно он узнал, что его хотели устроить капелланом в самой столице, и тогда он написал, чтобы друзья прекратили все хлопоты такого рода.

19

Лагос — небольшой городок в штате Халиско.

В минуту досуга, наедине с самим собою, вспоминает он заученное когда-то стихотворение, имени автора которого он не помнит:

Гнездо невзрачное в глухом лесу из перьев и сухой травы дороже песнопевцу воли — соловью, чем льстивые придворного хвалы — прославленному принцу, что томится за позолоченной решеткою дворца.

4

Заметив, что возле него, — кто знает, уж сколько времени, — почти касаясь плечом, стоял король козней и склок, самый бесстыдный и ненавистный из людей, возмутитель его покоя и пакостник, вредящий его делам, — да, это был он, уловленный в первый же миг уголком глаза, — и ощутив себя рядом с презренным сутягой, дон Тимотео Лимон весь передернулся. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, как передернулся Порфирио Льямас, когда шум чьих-то шагов заставил его обернуться и столкнуться нос к носу с доном Романом Капистраном, который встал вплотную за его спиной; и, как нарочно, знахарь дон Рефухио Диас примостился рядышком с Мелесио Исласом, который обвинял знахаря в том, что тот погубил его сына. И в течение всей проповеди Порфирио представлял себе, что дон Роман держит пистолет нацеленным прямо в его спину. (Чего он еще ждет, почему не стреляет?.. Дай боже, чтобы не узнал…)Дон Тимотео и Мелесио, как и Порфирио, вначале почувствовали, что кровь отлила у них от лица и в горле перехватило, а затем кровь бросилась в голову и руки сжались в кулаки: так и хотелось тут же расправиться со своими заклятыми врагами, захватив врасплох, раз уж судьба свела их здесь. Предсмертный хрип, закатившиеся глаза, отчаянные конвульсии, крики: «Мама! Отец!» — мольбы о спасении, словом, все, что сопровождает предсмертную агонию — для избавления от нее у знахаря не было средств, — всплыло в памяти торговца Мелесио, который отдал бы дону Рефухио собственную жизнь во имя спасения жизни своего сына; он вспомнил, как сын цеплялся то за мать, то за отца, словно пытался укрыться от смерти, как у него, уже лишенного речи, глаза в ужасе вылезали из орбит, страшно, незабываемо… а теперь этот дон Рефухио, этот… этот здесь, рядом, и как всегда нагло невозмутим! Убийца! Бандит! Бандит, похитивший его счастье навсегда!