Перед грозой
Шрифт:
— Христос воскресе! — восклицает Лукас Масиас.
Дон Тимотео продолжает без устали вышагивать — продолжает бороться с обуревающими его мыслями. Хустина проснулась: ей приснилось, что тетя Тача дала ей подзатыльник и таскала за волосы, — и сейчас ее глаза прикованы к гробу. Уже половина четвертого. Слух болезненно насторожен, готовясь перенести пытку второго, и последнего, благовеста пасхальной мессы.
— Весь-то святой день раздавались удары молотком в мастерской дона Грегорио.
Наш господь воскрес.
3
Как все угадывает Лукас Масиас? Он один заподозрил, что угнетает дона Тимотео, — и тот и священники, желая избежать преждевременных пересудов, старались, чтобы не распространилась весть о возникших затруднениях, а Лукас Масиас уже дает понять, что он все знает.
— …ничегошеньки не добились ни просьбами, ни угрозами, да и как тут добиться, ежели это против предписаний нашей святой матери церкви? Сеньору священнику обещали все, чего пожелает, и говорили ему, ну можно ли зарыть, будто собаку, дона Селестино, не внося его останки в церковь, не отслужив по нему добрую мессу и не помолясь за покойного? Ведь он же не был еретиком! Дон Селестино всегда славился набожностью и человеколюбием.
(Дон Тимотео невольно начал производить подсчеты, во что ему обойдется кончина жены.)
— …и спор все ожесточался, поскольку Паскуалю Корнехо, сынку покойного дона Селестино, ударило в голову выпитое вино и гордость в нем взыграла, а этот Паскуаль был парень бедовый и горячий — он воевал в войсках генерала Маркеса [74] и бахвалился, что самолично расстрелял каких-то бродяг, — говорят, это были лекари, в селении Такубайя, а когда победил Хуарес, то он скрывался на ранчо, и никто его не нашел, пока не началось правление дона Себастиана [75] , — так вот этот Паскуаль, возбужденный вином и гордыней, потерял терпение и с пистолетом в руке направился в церковь, чтобы припугнуть сеньора священника; а им в ту пору был очень славный старикашечка, сеньор священник Роблес, Хосе Асунсьон Роблес, которого еще после сделали каноником и потом он умер в Гуадалахаре; этот сеньор священник дал мне первое причастие, я его хорошо помню, он был говорун, посещал всех в селении, и когда выпал ему случаи посетить святую землю, он оттуда привез множество реликвий и все роздал прихожанам; мне достались четки, которыми прикасались к святым местам, не помню, где и когда я их потерял, — так вот этот Паскуаль со своими замашками вояки, взяв пистолет, направился в церковь, но сеньор священник Роблес оказался не робкого десятка, да еще собрался народ, наглеца попытались обезоружить, и чуть было не случилось тут убийства, но все же священник настоял на своем. Мессу служить не стали, и этим Корнехо пришлось продлить бдение возле покойного еще на одну ночь, а поскольку мер предохранительных они не приняли, то труп стал разлагаться, и было такое зловоние, что его никто не мог вынести, и вторая ночь бдения, — а я там находился, — была сплошной ужас, даже родственники не знали, куда деваться, а потом гроб несли пеоны, они завязали себе рты и носы тряпками, вымоченными в спирте, и церковь настолько пропиталась зловонием, что ее пришлось дезинфицировать, — вот если бы перед тем, как заколотить гроб, бросили бы в него извести да формалина…
74
Генерал Леонардо Маркес(1820–1913) — реакционер, в период гражданской войны 1857–1860 гг. вел борьбу против сил, поддерживавших либеральное правительство Бенито Хуареса, за свою жестокость прозван «Гиеной», позднее перешел на сторону французских интервентов, а после их разгрома бежал из Мексики.
75
Имеется в виду СебастианЛердо де Техада (1823–1889) — политический деятель, занявший пост президента Мексики после смерти Бенито Хуареса.
(Дон Тимотео испытывает чувство стыда, и всегда будет испытывать это чувство, — почему именно в эти минуты он вспомнил жену в первую брачную ночь и в день, когда она родила Дамиана, именно в эти минуты, во время одевания покойницы, и после, когда она лежала на одре и он подхватил ее за бедра, укладывая в гроб?)
— …сеньор священник Роблес из тех, кто не верит, что мертвые являются нам, если оставляют неоплаченные счета или зарытые клады или если их не отпевают в церкви, однако я знавал множество людей, неспособных врать, и они уверяли, что с ними говорили покойники: мне сказали об этом дети, которые этих покойников не знали, но описывали их точно, и мужчины, которых от страха пробирала дрожь, и женщины, которые при виде призраков падали в обморок; по правде говоря, я сам никогда не видывал призраков, а живал и в таких домах, где, по слухам, они водились и пугали людей; однажды ночью, припоминаю, живя в том доме, что принадлежал покойному Маргарите Пересу, а он приходился дедом Луису Гонсаге, пришлось мне идти в загон для скота, и увидел я белую тень, которая мне делала знаки, чтобы я, значит, подошел, и вот тут-то задрожали у меня коленки, и не знаю, то ли бежать мне, то ли заклинать ее: «Во имя господа прошу тебя, если ты из мира сего или с того света…» Что за паскудство! — сказал я сам себе, не побегу я, что бы ни случилось, и пусть хоть сердце разорвется на кусочки, заговорю с ней, за каким сокровищем она явилась; подошел поближе, и вдруг взлетела курица, которая на разостланном белье пощипывала себя под крылом, а ведь казалась головой призрака, подзывавшей меня…
(Дон Тимотео, продолжая ходить взад-вперед, шевелит губами, будто читает молитвы, вернее, отдельные фразы из молитв, но, похоже, думает он совсем о другом, далеком от того, что шепчет, повторяя снова и снова…)
— …мало ли чего хотели эти Корнехо, им не следовало думать, что по их желанию будут нарушены законы нашей пресвятой матери церкви, вот и пришлось им подождать денек со своим покойничком…
Дон Тимотео, уже не скрывая своего возмущения, обращается к Лукасу Масиасу.
— Будет лучше, если ты отправишься в церковь, —
Старик покорно поднимается со своего моста и робко спрашивает:
— А в каком часу похороны, чтобы успеть вернуться?
Во взгляде дона Тимотео сверкают молнии, губы его искажаются в судорожной гримасе, он бормочет:
— Не знаю… зависит от того, когда придет Франсиско.
Однако хорошо, что он услышал повествование Лукаса с косвенными намеками в адрес их семьи, хотя этого Лукаса он с удовольствием стер бы в порошок, — теперь из уст в уста распространится слух: «Поскольку сегодня день воскрешения, то донью Тачу не понесут в церковь для отпевания и придется подождать до послезавтра: однако что может натворить Дамиан при его бешеном нраве, когда ему об этом скажут? Но как ни крути, ничего не получится, придется подождать, не понесешь же на кладбище без отпевания и без заупокойного звона, будто она и не христианка».
Пасха
1
Какое утешение в этой ясности, в этом утреннем многоголосье, сколько радости от солнечных лучей и колокольного благовеста — после изнуряющих бессонных ночей.
— Жар у него спал, и он сейчас спокойнее, — говорит Марта. И донья Кармен Эспарса-и-Гарагарса де Перес подтверждает ее слова.
__ Сколько трудов нам стоило удержать его — он все рвался пойти на мессу, — говорит одна.
— Похоже, что он до сих нор не пришел в себя, — откликается другая.
2
На рассвете я должен был умереть.Знаком он показывает, чтобы ему придвинули требник, с которым он обычно ходил к мессе.
— Тебе будет хуже, если станешь напрягать глаза, — говорит донья Кармен.
Но больной не понимает ее слов и начинает волноваться. И его желание исполняют, как всегда. Па рассвете, когда освящается новый огонь.Вспоминает рассветы пасхальной субботы. Слулшой он помогал в церкви, — было еще темно, предутренние сумерки и особое очарование древнего таинства, — помогал разжигать с помощью огнива, кремня и трута новый огонь и чувствовал себя перенесенным в далекие эпохи, в начало мира и времени, к преддверью пророческих лет. Я родился бы, словно свет. Мою душу разожгли бы, как угли в кадиле, как новую пасхальную свечу, как три таинственные белоствольные свечи, зажженные одна от другой, в процессии, шествующей от церкви, тогда как голос поет «Lumen Christi», чистый и свежий голос в новой церкви, в новом мире, и кажется, что душа преклоняет колени, вступая сюда, вторгаясь сюда, вновь разгораясь.«Незажженная пасхальная свеча есть образ Христа, положенного во гроб; зажженная свеча — образ Спасителя, освещающего мир сиянием своего воскресения, как огненный столб, что осветил путь…» — «Не читай, тебе будет хуже». — «Оставьте меня, уходите все отсюда». Ему никогда не перечили.
Пять звезд загорелись в душе, как в свече… tuba insonet salutaris…как в свече с пятью гранами ладана… totius orbis se sentiat amisisse caliginem… в греческом кресте, на груди моей… sancti luminis claritatem… звезды…. haec пох est… как раны святого Франциска… соlumnae illuminatione purgavit… и нашего господа…о vere beata пох… благословенная ночь, в которую я должен был умереть, чтобы воссиять, как метеор, кровью великомученика, когда свеча загорится от огня освященного канделябра, и встретит меня горящим утреннее светило, что не знает заката и, вернувшись с низшего лона, утром мирно рассветает над людьми. Моисей… flectamus genua… Исаия, Варух, Иезекииль Иона, Даниил, все святые патриархи и пророки levate… пророчествуйте. Возлюбленный мой превратился в лозу виноградную на плодотворном холме… и построил там давильню для выжимания виноградного сока. Должен был войти в смерть с лиловым плащом, и крестом, и церковными канделябрами, и свечой, и кадилом… как мучимый жаждой олень… и войдут в купель и благословят воды, разделив их… как мучимый жаждой олень… как говорят, беги подальше отсюда вся нечисть, и это создание — вода останется свободной и благословенной живым богом, истинным богом, святым богом, который вначале словом единым отделил тебя от земли и дух которого над тобою витает… как когда священнослужитель возмутит воды в купели, брызнув их на все четыре стороны, памятуя, что бог разделил их на четыре реки, чтобы оросить мир, убрал из них горечь, и придал им нежность, и заставил их бить ключом из скалы прикосновением палочки, и превратил их в вино, и шел по водам; как когда трижды подует на воду и склонит над ними зажженную свечу, также три раза, а затем оросит народ, и разделит освященную воду для смертного часа, и добавит елея и масел в купель, где меня крестили… Умереть, чтобы после возродиться искрой, тройным светильником, свечой, водой, торжественной субботой, соразмерно вечной литургии, в мире миров. Появился бы Иегова, с бородой древнего патриарха и в плаще от дождя. Omnes Sancti et Sanctae Del. Не стали бы бить колокола; перезванивались бы радостно, распахивались бы лиловые покрывала, и хор ангелов пел: аллилуйя!..
Когда донья Кармен и Виктория вернулись к нему, то нашли его лежащим ничком на полу; он чуть слышно пел «Летанию святых», временами с усилием выкрикивая: «Святая Мария Магдалина, святая Инесса, святая Сесилия, святая Агуэда, святая Анастасия, все святые девы и вдовы…» А почувствовав, что в комнату вошла Виктория, он повысил голос, и слова вырывались у него из горла тяжелым хрипом: «…девы и вдовы… я буду осужден из-за вас, по вашей вине, предвижу это, ведь господь не возжелал, чтобы я умер как мученик, как монах, как отшельник и поднялся на небо новым светом субботней зари в тот час, когда, словно утренняя звезда, загорается свеча, вся благоухающая ладаном, и во мраке — lumen Christi — блестят три таинственные свечи таинственного канделябра, и благословляют воду для купели! Уходите! Оставьте осужденного! Я чувствую, как начинаю гореть изнутри, и в этом виновны вы, вы и сеньор приходский священник; уходите, Виктория, пусть она уйдет! libera nos, Domine, te rogamus, audi nos, ab omni malo, ab omni peccato, a morte perpelua, in die iudicii, ut nobis parcas, ut nos exaudire digneris… — И снова начал: — Святой Михаил, святой Гавриил, святой Рафаэль… святой Сильвестр (Иегова будто святой Сильвестр… Я погиб!.. Он смилостивился надо мной!)…vere beata пох… Осужденный при жизни! Уходите!»