Перед лицом Родины
Шрифт:
— Да Нет, — поморщился Прохор. — Я верю тебе, Сазон… Не будем о том говорить… Вот скажи, ты держишься крепко?.. Не будешь наговаривать на себя и на других?..
— Да ты что, очумел, Прохор Васильевич? — свирепо глянул на него Сазон. — Это может быть лишь тогда, когда я с ума сойду, а покель не собираюсь с ума сходить… Нехай допрежде убьют меня, может, мертвый я им сбрешу…
— Молодец, друг! — ударил его по плечу ладонью Прохор. — Держись крепко, до конца!.. Они распоясались вовсю… Действуют на истребление кадров… Ты видел, Сазон, этих зверей — Яковлева и Щавелева… Мне тоже от них досталось немало. Разве ты не видишь по их обличью, кто они… Разве это советские люди?.. Разве ж это коммунисты?.. Нет!.. Но ничего, Сазон, дорогой мой, терпели много, потерпим и еще…
— С кем ты сидел до этого? — спросил Прохор у Сазона.
— Да с разным народом.
— О Викторе нашем ничего не слышал?
— Нет. Вот с другом его мне пришлось сидеть…
— Это с каким же другом?
— С профессором Карташовым.
— С Фролом Демьяновичем?
— Да.
— А ну его к черту! — с досадой сказал Прохор. — Он же на меня дал показания… Он-то самый главный и обвинитель…
— Так он и на меня дал показания, — засмеялся Сазон. — У, и сволочной же человек! Такая дрянь, уж и не знаю, за какие это такие заслуги его профессором сделали… Когда его привели к нам в камеру, а нас человек восемь в это время было, — ну, узнали мы, что профессор он… Ну, со всем уважением к нему отнеслись. Местечко ему лучшее в камере предоставили. Первое время он еще котлеты-то не получал, голодку схватывал, так мы ему ложки по две, по три из своей баланды отливали, подкармливали… А он оказался сволочуга в самом настоящем виде. Вначале мы заметили за ним такое дело: сидим мы в камере, сам знаешь, все оборвавши, а иголок и ниток нет. Обшиться нечем. Нашли мы проволочку, поделали из нее иголки… Понаточили и ушко проделали. Нитки из носков пораспустили… А он же, подлюга… Как вызвали его на допрос, он там и сказал про иголки наши… Однова нагрянули ночью надзиратели, обыск сделали, нашли иголки и отобрали… И нашли-то они иголки сразу же, как будто им сам черт сказал, где они находятся… Нам тогда было невдомек, что этим чертом-то был Карташов… Потом другой раз такой случай произошел: скука и тоска среди нас страшущая, и вот однова надумали мы из папиросных мундштуков карты себе сделать. Натолкли кирпич для раскраски, нажгли сажи, разрисовали карты. А потом поделали из мякиша хлеба домино… забавлялись, время отводили… Все какое-то развлечение было… Так что ж, и опять анчутка донес… Опять нагрянули надзиратели с обыском, отобрали они у нас и карты, и домино… И в этот раз мы не подумали на Карташова… Да разве ж подумаешь?.. Ведь профессор же… Почтенный человек… А вот когда уж нас, всю камеру, оштрафовали, посадили на неделю на голодный паек за то, что мы перестукивались с другой камерой, то тут же мы поняли, в чем дело… Главное, нас всех посадили на голодный паек, а ему, проклятому, котлеты стали таскать… Бывало, сатана такой, начнет жрать, так у нас ажно стала внутренность переворачиваться… И порешили мы его всей камерой наказать…
— Здорово, — усмехнулся Прохор. — Что же вы с ним сделали?
— А вот послухай… Однова ночью накинули мы на него, на сонного, одеяло и дали ему добрую взбучку… Он кричал, как дите настоящее… опосля по его жалобе приходил к нам комендант тюрьмы, расспрашивал, за что, мол, избили человека?.. Говорим ему, и видом не видывали и слыхом не слыхивали… Это, мол-де, ему приснилось во сне… А комендант-то, видать, не плохой человек, посмеялся да с тем и ушел… Но в тот же день этого сволочного профессора от нас убрали… А потом я узнал, что он, чертов сын, и на меня показания дал…
Сазон не успел договорить, как распахнулась дверь и всполошенный надзиратель ворвался в камеру.
— Ты Меркулов? — спросил он у Сазона.
— Ну, я, а что?
— Одевайся быстро, — сказал надзиратель. — Быстро!.. Забирай вещи…
— Докумекались, — засмеялся Сазон. — Ну, прощевай, Прохор Васильевич. Прощевайте, друзья.
Он расцеловался с Прохором, забрал свой мешочек и вышел из камеры.
XXVI
Мотыльком порхала Вера Сергеевна по Европе. В своем девичестве, живя в доме покойного отца своего, азовского прасола,
И она действительно добилась очень многого — богатства, широкой известности, многочисленных поклонников. Она бывала во многих крупных городах мира. Подолгу жила на фешенебельных курортах, кутила с любовниками… Так продолжалось, пока Вера не повстречала барона Рудольфа фон Кунгофа, которого по-настоящему впервые полюбила…
Неизвестно, такие ли пылкие чувства питал к ней немец, но то, что он был старым холостяком и давно подыскивал себе жену со средствами, ускорило их сближение и, наконец, брак.
После женитьбы на Вере генерал Кунгоф увез ее к себе, в Берлин.
…Большая квартира Кунгофа из десяти комнат находилась в многоэтажном здании на Унтер-ден-Линден, недалеко от Бранденбургских ворот. Комнаты были изящно и комфортабельно обставлены, но чувствовалось, что хозяева не так богаты.
Семья генерала состояла из него самого и его матери. Старуха неохотно и холодно приняла в свой дом невестку. Русская, да еще неизвестного происхождения, ей не нравилась. Но когда сын намекнул матери, что у его жены имеются немалые средства, которые он впоследствии думает прибрать к своим рукам, старая фрау стала очень любезно относиться к невестке.
Первые дни своего пребывания в Берлине Вера знакомилась с огромной столицей Германии.
Генерал Кунгоф решил совершить со своей новобрачной небольшое турне на автомобиле по Германии, показать Вере страну во всей ее красе.
Сначала они поехали в Потсдам, бывшую резиденцию германских королей. Город этот невелик, в нем населения всего сто с небольшим тысяч человек, но он очень красив.
Кунгоф повел жену в прекрасный парк Сан-Суси с его замечательными дворцами.
— Этот дворцово-парковый ансамбль создан в тысяча семьсот сорок пятом году по проекту архитектора Кнобельсдорфа, — заметил генерал. — По существу, это копия Версаля в уменьшенном размере.
Когда выезжали из Потсдама в Магдебург, Вере вдруг бросились в глаза нарядные русские рубленые избы, щеголевато стоявшие в ряду по улице…
— Эти избы как будто русские? — указала на них она.
Они все время вели разговор на русском языке, который генерал знал в совершенстве.
Шофер, поняв, что пассажиры ведут разговор об этих избах, что-то сказал генералу.
— Шофер говорит, что в этих домиках живут русские, — проговорил Кунгоф… — Правда, русские они только по происхождению, — усмехнулся генерал. — Они уже позабыли свой родной язык. Еще при Петре III, яром поклоннике прусского короля Фридриха II, несколько десятков русских солдат были проданы императором прусскому королю Фридриху II в его знаменитую великанью роту, в которой рост каждого рядового превышал два метра.
Разъезжая по территории Германии, Вера видела повсюду, как солдаты строили двухсторонние дороги с пересекавшими магистраль мостами.
— Рудольф, почему идет такое усиленное строительство дорог по всей стране? — спросила Вера.
— Фюрер предусмотрителен, — сказал он. — Дороги всегда нужны.
— Я понимаю, — скромно заметила Вера. — Это стратегические дороги.
Генерал не без интереса взглянул на свою жену, словно он только что ее увидел.
— Дорогая моя фрау, ты сообразительна… Мне приятно. Ты, конечно, права, дороги эти в военное время могут иметь большое значение…
— А разве война предвидится, Рудольф?
— Как сказать, — пожал он плечами. — Все возможно.
— Ах, вот если бы с Россией война! — воскликнула Вера. — Я б хотела, чтоб Германия завоевала Россию и выгнала из нее большевиков. Там тогда б возобновилась прежняя жизнь. Правда, у меня, кроме сестры, никого в России не осталось. Но все-таки поехать туда хочется… Очень хочется!
— Знаешь что, Вера, — прижимая к себе жену, зашептал Кунгоф, — я начинаю убеждаться, что ты у меня умная женщина. По секрету скажу тебе, что эти твои желания могут осуществиться. Ты будешь еще свидетельницей величайших событий в мире… Гитлер призван спасти человечество от злотворного коммунизма…