Перед рассветом
Шрифт:
Пухлый кулак в перчатке заносится над Тартыгой.
Тартыга ловко и быстро описывает круг и приседает к земле. Кулак земского просекает пустой воздух… От нерассчитанного удара земский свертывается на щегольских высоких каблуках и перегибается набок… Он уже почти падает, но подбежавший урядник успевает вовремя поддержать его за талию.
Тартыга увиливает в сторону. На безопасном расстоянии от земского он переводит дух и кричит:
— Сорвался номерочек, ваше с-скородие!.. Теперь нет на то никаких правов, чтобы гражданина по лицу бить…
Земский
Урядник виновато и почтительно отступает от земского, прикладывает руку к козырьку, отдает честь и ждет приказаний.
Земский гневно напруживает из мундира грудь. Нижняя челюсть его трясется, слова, которые он торопится сказать, дзыкают в воздухе неразборчиво и нелепо:
— З-з-з… Вз-зз-ять его!.. — приказывает он.
Урядник опрометью бросается к Тартыге. На бегу он соображает, что в руках у него крылатка, возвращается, кладет крылатку на кожаную подушку коляски и бежит снова, надувая серым парусом шинель.
Тартыга встречает его победоносно и спокойно:
— Ты докажи прежде, за какую вину меня взять?..
Урядник стремительно, вперехват, за кисти рук берет его.
— Нам доказывать нечего!..
Гармоника выпадает на землю… Тартыга сжимает кулаки, надавливает ими с силой в ребра урядника и борется.
— Нет, ты без доказательств не посмеешь взять… Коли если что так, ведь я и в газету могу ход найти…
Голос его становится все громче, заполняет площадь, на которой с жадными вытянутыми шеями мужики следят, как сплелись два тела.
— Не-т… Если уж так, — кричит Тартыга, натуживаясь, чтоб освободиться, — я и в Государственную думу до демократов дойду…
Земский чувствует, как нелепость его положения увеличивается… Он подает уряднику знак и идет в правление. Кучер тихо трогает лошадей. Урядник бросает борьбу с Тартыгой и спешит за земским. На ходу он приказывает мужикам, кивая головой на Тартыгу:
— Задержите его!..
Наум, ближе всех стоящий к уряднику, враждебно ухмыляется в черную бороду и отвечает грубо:
— Держи, коль тебе надобно… На то вам, бузукам, и жалованье платят…
Урядник ощетинивает жесткие подрезанные над губами усы.
— Поговоришь ты у меня!
Наум неожиданно и непонятно смелеет; дерзость Тартыги заразительно волнует его и крепким пьянящим хмелем ударяет в голову… Он поворачивается неприязненно к уряднику и нацеливается в него глазами так же, как незадолго перед тем нацеливался в Тартыгу во время их спора:
— А што же мне не говорить?.. Рот у меня не замазан!.. Привыкли, бузуковы дети, каждому в морду пхать!..
Урядник молча глотает колкость…
Тучная фигура земского уже колышется на крыльце… Тартыга приводит себя в порядок, поднимает гармонику,
— Гля-ди-ка, братцы… Хо-хо-хо!.. За-ад-то какой их благородие наели!..
Мужики с удовольствием пожимаются в широких рубахах и залатанных зипунах. Никто ничего не говорит, но каждый втайне с нетерпением ждет, что еще сделает Тартыга.
Земский со свитой спешит скрыться за дверью, и уход его похож на бегство, чтоб покончить скорей с этой досадной и унизительной историей.
Тартыга идет к бревнам и останавливается в кучке мужиков… Лучи доброжелательных, восхищенных глаз устремлены на него со всех сторон. Тартыга сразу вырастает… Он у всех на виду, просветлевший на ласковом деревенском солнце, и уже не прежний, ненужный, чужой, а весь новый, понятный и близкий всем, потому что поднял со дна душ у всех родную, деревенскую, накопленную годами обиду. И все забывают, что еще вчера смотрели на него как на врага, что столько мутной злобы и раздражения поднялось вокруг него и он бродил здесь ненужным и отверженным. Наум теснится с прочими к Тартыге и слушает, что говорят.
— Увертлив ты, парень, — одобрительно замечает «конопатый», раздвигая улыбкой рябое и скуластое лицо…
— А ты думал, что я морду подставлю? На, мол, бей! — отвечает Тартыга. — Эти фасоны, брат, пора из моды вывести…
— А кабы не увернулся ты, здорово бы он тебя угадал… — высказывает вслух свои предположения «конопатый».
Тартыга с торжествующим выражением отвечает:
— Ни-ичего, растакую его мать… Придет время, мы почище угадаем…
Наум бережно ловит все, что происходит кругом, ласково близится к Тартыге и примирительно добавляет:
— Вот-вот… Придет время — все Васьки Василь Иванычами будут!.. Тебя как кликают?.. Тартыгой?
— Тартыгой…
— Ну, будут Григорием Петровым Тартыгиным величать… Пойдем-ка, Григорий, от беды подальше со мной…
Тартыга взволнован. Мелко и часто движутся мускулы его лица, он дышит неровно и глубоко… Особенно трогает его участливость Наума… Он пододвигается к нему и задушевным, срывающимся голосом восклицает:
— Э-эх, друг ты мой!.. Так, ведь если што, нешто мне себя жалко?.. Нешто же я такой, как говоришь ты?.. Нешто ради чего хорошего уже и постоять не могу?.. А?..
Большой висячий замок арестантской не запирается: ключ куда-то затерян, и железная дужка над пробоем завязывается веревочкой.
Арестантская на задворках волостного правления… В пазах бревенчатых стен — щели, и пакля висит рыжими жидкими косицами…
В углу печь… А на земляном полу ворох соломы, где Тартыга спит ночью. Он арестован за оскорбление земского.
Теперь он сидит на скамье и прислушивается к тому, как живет деревня.
Погромыхали бубенцами ямские — старшина уехал из правления… Стадо прогнали с выгона, — долго в воздухе разноголосо несется коровий рев и блеяние овец. Ребятишки загомонили на площади.