Перед рассветом
Шрифт:
Джонатан Ливингстон меня не слушал. Он подошёл к бабке и запрыгнул на её внушительный живот. После чего повернулся ко мне и заорал по-чаячьи, без слов.
— Что? — развёл я руками. — Что ты творишь?
Чайка недвусмысленно топталась на бабке.
— Обыскать её, что ли? — предположил я.
Мурашиха — дама непростая, могла перед смертью что-то заначить. Что-то полезное для меня и для нашего общего дела.
Я подошёл ближе. Одна рука Мурашихи покоилась на её животе, ладонь была сжата в кулак. По этому кулаку Джонатан тюкнул клювом
Присев на корточки, я принялся разжимать окоченевшие пальцы. Та ещё работёнка. Но уже отогнув первый, понял, что стараюсь не напрасно. В кулаке Мурашиха зажимала клочок бумаги.
— Молодец, старушка, не подкачала, — пробормотал я. — Ну давай, не упрямься…
Наконец, бумага оказалась у меня. На клочке было накарябано всего два слова:
«Вын нош».
Я перевернул бумажку на другую сторону — ничего. Вновь перечитал слова. Что это? Какое-то заклинание? Имя? Ругательство, принятое в Чёрном городе?
— Вын нош, — прочитал я вслух и только теперь сообразил, что, скорее всего, имелось в виду.
— Государю императору — ура! — гаркнул Джонатан и долбанул клювом по рукоятке ножа.
— Чудны дела твои, Мурашиха, — покачал я головой.
Но отказать другу в последней просьбе не сумел. Взялся за рукоятку и, привстав, с усилием выдернул нож.
На лезвии не было ни капли крови. И сразу, как только оно покинуло тело, Мурашиха глубоко и хрипло вдохнула.
Глава 14
В глаза Мурашихи вернулась жизнь. Эти глаза уставились на меня.
— Сообразил, ишь ты, — прокаркала старуха. — А чего стоишь-то, как убивец? Чего гляделками хлопаешь? Помоги старухе подняться — чай, не переломишься. Тоже мне, аристократ. Воспи-и-итанный!
Я бросил нож на стол и помог бабке встать. Та, не задумываясь, доверила мне весь свой немалый вес, так что я чуть сам на неё не грохнулся. Но обошлось.
— Всё равно убью этого ублюдка, — сказал я, когда бабка, как ни в чём не бывало, закопошилась возле печки.
— Когой-та убивать собрался? — обернулась Мурашиха.
— Юсупова, кого ещё. Рад, что ты жива, конечно, однако он поднял руку…
Мурашиха покачала головой.
— Ты прежде чем глупость-то сделать — сядь, да разберись. Сядь-сядь! И невесту свою усади.
— Это не невеста, просто знакомая. Её зовут Света, — сказал я и жестом подозвал спутницу к столу. — Света — это бабка Мурашиха.
— Рада знакомству, — вежливо сказала Света.
И присела на лавку. Я сел рядом.
— А уж я-то как рада, милая, я-то как! — неожиданно приветливо улыбнулась Мурашиха. И, грохнув на загудевшую печку чайник, вернулась к нам. Села, по своему обыкновению, на два стула сразу и уставилась на Свету. — Ну дай хоть посмотреть-то на тебя, радость моя.
Света засмущалась, опустила взгляд. Бабка рассматривала её, как картину в галерее.
— А чего ж бледная-то такая? Этот, что ли, тебя измучил? Ой, мужики-и-и. Только об одном и мыслей…
— … вообще-то не сказать,
— … только об одном и мыслей — войны воевать, — тем временем закончила Мурашиха. — А как позаботиться о даме — так тут у них мозги и отключаются. Чего ты там бормочешь? Уже и в койку затащить успел, что ли? А о самом главном не подумал?
— О чём — главном?! — рявкнул я. — Бабка, мне ответы нужны! А ты опять вопросов полной лопатой накидываешь!
— Ай! — отмахнулась Мурашиха. — На обратном пути разберётесь.
— В чём? — простонал я.
— Во всём, — отрезала бабка и встала.
Чайник как-то подозрительно быстро закипел, и вскоре на столе появились три чашки с фирменным знахарским чаем из непонятных травок. Вкус специфический, но привыкаешь быстро. И сил придаёт.
Света осторожно сделала глоток, следуя моему примеру. Сначала поморщилась, а потом глаза блеснули.
— Вот-вот, давай, подкрепись, милая, — ворковала старуха. — Уж вижу, залатала ты тут всё, умница! Как новенькое стало. А я-то уж грешным делом думала — быть беде.
— То есть, когда тебе в грудь нож втыкают — это ещё не беда? — не выдержал я.
— То, касатик, смотря кто втыкает, — хитро улыбнулась старуха.
— Жорж Юсупов — лучший кандидат?
— Всё-то ты торопишься, княже. Уж больно скор на суд да расправу. Вот почему у нас, в Чёрном городе, судейских-то и не любят. Разве ж там кто разберётся? Разве же вникнет? Увидел, подумал, бумажку подмахнул — и поди потом докажи ему что.
— Я — не судья и не палач, бабка, — отрезал я. — А ты объясни путём — если есть что объяснять. Юсупов вернулся в академию. Руку мне жал, мир предлагал. Я — сюда, а ты тут типа мёртвая лежишь…
— Ты Юсупову не верь! — погрозила бабка пальцем.
— Вот спасибо, надоумила. А то я уж и подарок на Рождество присмотрел.
— Сам собой твой Юсупов не проснулся бы, — проворчала Мурашиха. — Помогли ему. Да так помогли, что я едва понять успела, что происходит.
— Так а пырнул-то тебя кто?
Мурашиха растянула губы в улыбке, показав жёлтые зубы:
— Кто-кто. Сама! Сама о себе не позаботишься — никто ведь не почешется.
— Как — сама? — удивился я. — В смысле?
— В самом простом смысле, — проворчала Мурашиха. — У нас тут, в Чёрном городе, вообще всё просто. Ежели прёт на тебя страхолюдство какое — бей, беги, либо мёртвым притворись. Бить такую орясину, которая из-за грани вылезла, я бы не стала и пытаться. Бегать — с моими формами далеко не убежишь. Вот я и сделала, что могла. Есть у меня старые трюки-то в запасе, не жалуюсь. Как почуяла, что эта тварь в погребе заворочалась, мигом за нож схватилась. Он из погреба-то вылез, поглядел — да и подумал, видать, что меня местные порешили. Чего ж тут удивительного? Мы ж ведь тут — звери натуральные, друг друга режем днями напролёт. На то и Чёрный город, так ведь? — Мурашиха подмигнула мне.